Люциус Шепард - История человечества
Мы провели на равнине пять дней, но так и не нашли Кири. Ее след исчез, как пар на зеркале, и я пребывал в растерянности. В пяти днях верхом от Эджвилла пролегала как бы неофициальная граница между известным миром и неведомым, и считалось, что пересечь этот незримый рубеж — значит рисковать головой. Мне еще не приходилось встречать человека, который бросил бы вызов этой неизвестности, не считая того водителя машины-пузыря. У нас хватило бы припасов, чтобы продержаться еще пару дней, однако я склонялся к мнению, что это будет напрасной тратой времени, и решил поставить вечером вопрос ребром.
Мы устроили привал в низинке среди валунов в рост человека, ярдах в пятидесяти от холма, напоминавшего на фоне звездного неба голову ящерицы. Усадив своих спутников у костра, я завел речь о возвращении.
Выслушав меня, Келли выпалила:
— Пока мы ее не найдем, я не вернусь.
Бред крякнул, выражая свое отвращение.
— Ты бы помалкивала! Если бы не ты, ничего не случилось бы.
— Не вали все на меня! — огрызнулась она. — У тебя пока еще недостает мозгов, чтобы понять.
— Что хочу, то и говорю, — не сдавался сын.
— Лучше заткнитесь оба, — посоветовал я.
Бред и Келли непримиримо уставились в трескучий костер.
— Не будем спорить, — сказал я. — Все знают, что произошло, и у каждого из нас есть основания здесь находиться. Мы вместе начали поиски, вместе и завершим их, понятно?
— Мне-то понятно, — буркнула Келли.
Бред что-то промычал.
— Будем искать ее еще два дня, — сказал я, помолчав. — Если так и не найдем, значит, не судьба.
Бред сморщился и опять что-то пробормотал.
— Что ты сказал?
— Ничего.
— Ты это брось! Давай, выкладывай. Нечего носить камень за пазухой. У нас не должно быть друг от друга секретов.
У него так заострилось лицо, что скулы, казалось, сейчас продырявят кожу.
— Если бы мать была тебе дорога, ты бы продолжал поиски, пока она не найдется. Но тебе хочется одного: побыстрее завалиться в постель со своей шлюхой! — Он вскочил. — Зачем тянуть? Поворачивай домой прямо сейчас! Вы мне не нужны: я сам ее найду.
У меня уже давно распирало от гнева грудь, и сейчас я не смог сдержаться. Бросившись на Бреда, я придавил его к камню и зажал предплечьем горло.
— Молокосос! Еще раз позволишь себе так со мной разговаривать, я тебе шею сверну!
Он перепугался, на глазах выступили слезы, но мне уже попала шлея под хвост, и я не мог угомониться. Келли попыталась меня оттащить, но я отшвырнул ее.
И тут я увидел себя со стороны: до того дошел, что ору на тринадцатилетнего мальчишку! Меня сразу покинул гнев, сменившийся жгучим стыдом. Я отпустил Бреда и сделал шаг в сторону, дрожа от пережитой ярости.
— Прости, — сказал я, но он уже бросился прочь, в темноту, и, видимо, не услышал моего извинения.
— Вернется, — сказала Келли. — Ничего с ним не случится.
Мне не требовались ничьи успокоения, и я отошел от нее. Но она догнала меня, прижалась сзади, обвила руками. Нежности мне тоже не требовались, и я отбросил ее руки.
— Что происходит? — спросила она.
— Ты о чем, черт возьми?
— О нас с тобой. Я понимаю, что при Бреде ты не можешь заниматься любовью, но дело не только в этом.
— Возможно, — ответил я. — Не знаю.
Я шагнул от костра в темноту. Твердая земля захрустела под каблуками. Темнота вливалась мне в глазницы, все вокруг набухло тоской, навевая самое черное настроение и уверенность, что судьба окончательно от меня отвернулась.
— Знаешь, как придется поступить? — с горечью спросил я, не глядя на Келли. — Скакать и скакать — не два дня, а гораздо дольше. Ничего другого нам не остается. Скакать до тех пор, пока не превратимся в скелеты, болтающиеся в седлах.
Видимо, я ждал от нее возражений, слов надежды, но она смолчала. Оглянувшись, я увидел, что она сидит перед костром, уронив голову на колени и сжав ее руками.
Я ожидал, что к утру воспряну духом, однако этого не случилось. Погода соответствовала моему мрачному настроению: ветер грозил перейти в ураган, швыряясь в нас снегом и не позволяя разглядеть друг друга. Я мотался в седле, обвязав лицо шарфом и задрав воротник, но у меня все равно заиндевели брови. В голове роились зловещие мысли — скорее, не мысли даже, а осознание какого-то нового наполнения души: прежнее улетучилось, сменившись новой пустотой, прочной и гнетущей, как скальный гранит в сумерках. Я не желал с этим мириться, пытался доказать самому себе, что минутная горечь или вспышка гнева не могут привести к такому результату. Но потом мне начало казаться, что перемена произошла несколькими днями раньше и что вспышка гнева просто окончательно расшвыряла остатки моей прежней натуры. Я чувствовал себя совершенно оторванным от Келли и Бредли. Во мне не осталось никаких эмоций, я был холоден, как воздух, насыщенный снегом. Теперь я видел, насколько всей моей жизни недоставало связности. Не жизнь, а бессмысленный набор звуков, череда невыразительных кадров. Поняв это, я как бы обрел новую свободу, что еще больше меня озадачило. Возможно, то же самое ощущали Плохие Люди, а возможно, такие чувства — шаг в их направлении. Эта догадка не порадовала и не испугала меня. В ней не было красочности, вкуса, а снова один лед. Когда рядом оказывались Келли или Бредли, я видел, что они настроены так же мрачно; когда наши взгляды встречались, не возникало никакого чувства — ни ненависти, ни любви, ни даже просто тепла. Я вспоминал свои давешние слова о скачке без конца, понимая теперь, что они могут оказаться пророческими.
К середине дня ветер утих, снегопад ослабел. То, что я принимал раньше за горные вершины на горизонте, превратилось в тучи, зато гораздо ближе появились настоящие обрывы, бурые и скалистые: они образовывали узкое ущелье, которое нам предстояло миновать. Здесь тоже не было признаков жизни, кроме редкой гусиной лапчатки, но при всей мертвенности пейзажа мне почему-то начало казаться, что мы приближаемся к более отрадным местам. Небо просветлело и приобрело грязно-белый оттенок, но о положении солнца можно было лишь примерно догадываться по свечению в западной части небосклона. Я напрягся в ожидании чего-то. Один раз мне почудилось какое-то движение на вершине горы. Решив, что это тигр, я вынул из чехла винтовку и усилил бдительность, но угроза вроде бы миновала.
Вечером мы встали на привал в маленькой расщелине на склоне горы. Я расседлал лошадей, Бредли и Келли развели костер. До темноты оставалось еще полчаса, разговаривать никому не хотелось, и я решил пройтись по ущелью. Пространство между известковыми стенами было таким узким, что я мог бы упереться руками сразу в обе стены, высота ущелья составляла тридцать — сорок футов. Здесь рос колючий кустарник, под ногами шуршал толстый слой камешков, как будто они осыпались от подземного толчка. Местами известняк как бы пузырился и приобретал темную окраску — такой породы мне еще не доводилось видеть. Разрыв камни, я выудил пару пауков и веточек, а потом, когда уже собирался поворачивать обратно, увидел полузасыпанный предмет, привлекший мое внимание своей гладкостью. Я расшвырял камни и поднял предмет. Это был прямоугольник три дюйма длиной и два шириной, весом всего пару унций; пыльный верх предмета был темным и выпуклым. Я смахнул пыль и понял, что моя находка имеет золотистую окраску. Я перевернул предмет. Внутренняя поверхность была обита тканью.
