Максим Перельман - Переход
Я чувствовал, что в мои тридцать семь лет, притом, что я не был ни разу женат, все труднее впустить в свою жизнь кого-то нового. Мне всё труднее было приспосабливаться и идти на компромиссы, а совместная жизнь, хочешь не хочешь, компромисс. В какой-то момент я решил больше не заморачиваться на эту тему, тем более что мне, в отличие от всех… или почти всех остальных, некуда было спешить. У меня впереди совсем не маячила ни только старость, но даже зрелость. Я решил не придавать большого значения отношениям с женщинами, не торопиться найти себе жену или спутницу и наслаждаться одиночеством, перемежая его с романами тогда, когда захочется.
Итак, она сидела напротив, курила и не выказывала ни малейшего интереса ко мне. Она просто зашла покурить, а в соседнем купе её, возможно, ждал муж или любовник, или двое детей. Но даже если она ехала одна, то она просто зашла покурить. И села напротив меня, потому что… да потому что не рядом со мной, вот и всё.
Но когда она только вошла, она бросила на меня беглый взгляд, и в нём было что-то такое, что заставило меня посмотреть на неё пристальнее.
Я искоса разглядывал её. Что-то неуловимое в её лице вызвало у меня какой-то чуть ли не болезненный интерес. И мне стало казаться, что эта молодая девушка ведёт себя так, как будто она намного старше меня.
Её первый взгляд привлёк моё внимание потому, что был проникающим взглядом человека, умудрённого опытом. Я впервые видел молодую женщину с таким взглядом.
Вам приходилось когда-нибудь смотреть один и тот же фильм спустя лет двадцать?
К примеру, вы его смотрели, будучи совсем юным, а спустя двадцать лет увидели снова. Герои этого фильма, казавшиеся вам в первый просмотр такими взрослыми и даже старыми, вдруг оказались вашими ровесниками, а может быть, и младше вас. И вы поняли, что уже совсем не юны, в тот миг, когда герои старых фильмов, казавшиеся когда-то пожилыми людьми, вдруг стали младше вас. Может быть, каждый сталкивался с этим.
Но меня поразил один нюанс, когда в очередной раз я смотрел такой фильм.
Я заметил, что, несмотря на то, что Николь Кидман в фильме «Дни грома», в первый мой просмотр казалась мне взрослой женщиной намного старше меня, ведь мне было пятнадцать, шестнадцать, а ей — больше двадцати лет, во второй раз, спустя много лет, я всё равно, зная, что разница в возрасте у нас та же, воспринимал её в фильме по-прежнему — старше себя.
Как и Том Круз, который казался взрослым мужчиной в первый просмотр, вдруг оказался на экране моложе меня через какое-то время, но, глядя на него, я всё равно думал о нём, как о более зрелом, чем я в данный момент.
Я говорю о чём-то еле уловимом. Не знаю как, каким образом и почему я, понимая и видя, что их тела, лица, руки, даже мимика — более молодые, чем у меня теперь — я всё равно видел, что они старше меня. Представляете?
Я понимал, что в этом фильме они уже моложе меня сегодняшнего, что я уже стал старше их, тех, когда они снимались в этом кино, но, тем не менее, по непонятной причине я воспринимал их как старших.
Логично предположить, что, если в пятьдесят лет я увижу трехсотлетнего старца, чудом сохранившего молодость и выглядящего на двадцать пять лет, я, будучи явно старше его и сознавая, что передо мной молодой человек, всё-таки непонятным образом, подсознательно пойму, что он старик.
Что-то подобное я испытал, когда она вошла в купе. На вид ей нельзя было дать больше тридцати. Но мне, тридцатисемилетнему, она показалась намного старше меня.
Кроме того, какая-то чудная прелесть в её лице притягивала меня к ней.
Всё это было так необычно, что заставило меня заговорить с ней.
Не зная итальянского языка, я улыбнулся и обратился к ней по-английски:
— Едете в Венецию?
Она тоже улыбнулась:
— Да, в Венецию. Вы тоже? В первый раз? — спросила она доброжелательно и чуть заинтересованно, приятным голосом.
Отчего-то мне стало очень легко на душе.
— Нет, уже во второй. Был в Венеции года четыре назад, но всего два дня… к тому же — лето, август, толпы народа… вот и решил поехать зимой. Может быть, поживу там недельку — другую, если не надоест. А вы?
Она опять улыбнулась, и мне захотелось улыбнуться ей в ответ, что я и сделал.
— Я тоже не в первый раз, — проговорила она, как бы думая о чём-то другом, — и даже не во второй. Люблю иногда прокатиться в Венецию именно на поезде, пройтись по её улочкам, просто погулять. Но я никогда не была там больше трёх дней. Мне кажется, вполне достаточно пары дней. Хотя… это кому как.
Она помолчала и как-то странно посмотрела на меня, потом продолжила:
— Кто-то влюбляется в Венецию так, что хочет остаться в ней навсегда, а кому-то хватает нескольких дней. Кто-то едет для того, чтобы поставить галочку, что побывал там, посетить очередной музей, и ему достаточно. Я — не первый и не второй вариант, я что-то среднее.
Говоря это, она как-то слишком пристально глядела на меня. Так, что я, даже слегка смутившись, чуть отвернулся к окну и ответил:
— Да, я тоже люблю поезда, люблю их с детства. Вы тоже едете одна?
— Да, предпочитаю путешествовать в одиночестве, — ответила она, и в её голосе мне почудилась грусть и некоторое превосходство, — если нужна компания, — продолжила она, — то её не трудно найти, уже прибыв на место… но мне уже давно хватает самой себя для того, чтобы не чувствовать себя одинокой.
«О, как же тебе плохо одной, и как давно ты одна», — подумал я и, желая её утешить, проговорил:
— Да, вы, конечно, правы. Я тоже стал понимать, что одиночество это вовсе не так уж и плохо… но, когда вы вошли в купе, я обрадовался. И значит, одиночество — это не то, к чему я стремлюсь. Да, я обладаю чувством одиночества, если можно так выразиться, но вряд ли это когда-нибудь было целью моей жизни.
— Обладать чувством одиночества, — это не самое плохое, чем можно обладать, — с иронией сказала она, — быть одиноким и свободным в своём выборе… это, наверное, и есть истинная свобода.
— Вероятно, вы правы, — ответил я, сам не понимая, что это такое — «обладать чувством одиночества».
Наступила пауза. Я терпеть не могу такие паузы.
Я хотел говорить с ней, хотел, чтобы, закончив курить, она не уходила, но я не мог найти тему для разговора.
Я напряжённо решал, о чём мне с ней заговорить, чтобы ей стало интересно, и глядел в окно на проносящийся мимо пейзаж северной Италии, который вызывал в памяти полотна великих художников, когда она спросила:
— Хочется инс грюне? И, увидев, что я не понял, перевела «в зелень природы».
— Это — по-немецки?
Она не ответила, только посмотрела на меня, как бы сожалея о чём-то. Загасив сигарету, она встала и подошла к двери, потом, как бы что-то решив для себя, снова села напротив меня и спросила:
