Анна Голоусикова - Мастер своего дела (сборник)
Мы разучились удивляться, ужасаться, а вскоре разучимся и радоваться.
Чтобы привлечь внимание зрителя, СМИ вступили в своеобразную гонку вооружений: каждый старается показать более кровавую трагедию, более масштабное бедствие.
И вот теперь — „хорошие новости“ и „принцип весов“.
Некоторые социологи утверждают, что введение этого принципа оздоровит общество. Результаты, что мы наблюдаем уже сейчас, вроде бы говорят о том же: значительно снизился уровень самоубийств, повышается из года в год коэффициент альтруизма, выведенный Бармакиным и Дихно.
Однако путь, навязанный нам, — это путь в ад. Не в тот, средневековый, с чертями и сковородками. Мы своими руками обустраиваем ад здесь, на земле, — хотя многим и многим он долгое время будет казаться раем.
В этом, собственно, и заключается одно из адовых свойств…“
9:40
— Господин Арутюнов? — уточнил безликий голос у него над головой. — Евгений Борисович?
— Я.
— Будьте добры, подождите. Мастер освободится через пять минут.
Приемная „перековочной“ выглядела обычно: небольшая комната с минимумом мебели. У стен — мягкие кресла и журнальные столики, на стенах — картины. Арутюнов уже бывал здесь, но, как и тогда, смотрел на все с живейшим интересом, пытаясь отыскать, подметить черты неотсюдошности… ну хоть чего, хотя бы картин… или столиков… или дверной ручки…
Искал и, как в прошлый раз, не находил. Всё было абсолютно земным, эти картины (ваза с астрами; пейзаж: саванна, львы, пара слонов; портрет молодой женщины в белом) мог нарисовать любой не самый талантливый художник с Земли. А мебель наверняка изготовили на местном заводе, даже не по спецзаказу — типовой набор для небедного офиса. Журналы на столиках — тем более здешние.
Кроме того, весь персонал „перековочной“, точнее, все, кто непосредственно встречался с клиентами, — тоже были людьми. Никто и никогда не видел удодов, а сами они никак не объясняли свое нежелание показываться на глаза землянам. Еще одна данность, с которой поневоле приходилось мириться, когда в действие вступали аргументы сильнейшего. Одно время даже ходили слухи о том, что удодов не существует, их придумали спецслужбы, чтобы провести над человечеством некий эксперимент и допустить широкие массы к использованию секретных разработок этих самых служб.
Арутюнов, конечно, в такую чушь не верил. Ни одной земной спецслужбе не по силам было изобрести столько всего; ладно, может, изобрести и по силам, а вот полностью устранить неполадки и сбои… — не-ет, это точно было делом не человеческих рук!
Вот почему он в свое время согласился на вживление сенсор-читчика. Это медицина местного разлива стопроцентно ничего не гарантировала, разве только летальный исход, а звездные хирурги все делали по высшему разряду. И что удивительно, за деньги, за евро или „у.е.“ — как удобней заказчику. Вот куда они потом их девают? Оплачивают труд мастеров, которым всей работы — уложить клиента на кушетку, надеть на него шлем-хирург, а дальше стой да жди, пока красная лампочка не погаснет, зеленая не загорится; тогда шлем можно снимать: операция закончена.
„Ну, — подумал Арутюнов рассеянно, — еще, наверное, за электричество платят. И за аренду помещения“.
Так или иначе, а многочисленные офисы удодов, где предлагались самые разные услуги, плоды их продвинутой технологии, люди посещали часто. Арутюнов про это даже репортаж делал: кто, зачем, как относится к инопланетянам (к „нашим гостям“, инопланетянами их почему-то старались не называть). Он тогда еще не был сенсор-журналистом, всего лишь обычным корреспондентом. И тем репортажем пытался решить для себя вопрос: соглашаться на операцию? нет?
Он боялся. Когда в твоем черепе высверливают отверстие до мозга, какими бы ни были гарантии… ну в самом деле, если что-нибудь не заладится — куда пойдешь с этими гарантиями? Вообще сможешь ли после операции ходить и членораздельно говорить?..
Но Витальку нужно было устраивать в детский сад, Людмила настаивала на самом лучшем, Арутюнов соглашался с ней, но… „Самый лучший мы не потянем“. — „Надо что-нибудь придумать. Это же и твой сын“. — „Люд!..“ — „Ну я не знаю, поищи канал, где платят больше. Мне вон Наталья наша обещает прибавку к зарплате через пару месяцев. Как-нибудь справимся…“
А спустя неделю шефиня (Арутюнов тогда еще не работал на БоБо) предложила лечь на операцию, стать сенсор-журналистом.
В те годы никто не был уверен, что операция безвредная. Удоды давали гарантии, но — смотри выше. И Арутюнов размышлял и собирался с духом — долго, мучительно, хотя позже понял: всё давно было решено, и он подсознательно об этом знал.
Когда Лекуантре в „Рутинной радости“ написал о пониженном пороге восприимчивости у зрителей, он не упомянул об одной „маленькой“ детали: у журналистов этот порог занижен значительно больше, чем у тех, кто находится по другую сторону экрана…
В какой-то момент Арутюнов поймал себя на том, что изменился: стал легче срываться, любой пустяк вызывал у него раздражение; очередной пожар или катастрофу он воспринимал как некий информационный повод — и не более того. Его жизнь оказалась насыщена до предела, рутина диктовала свои законы, и нужно было либо принять их, либо навсегда выйти из игры. Это как в бурном речном потоке: плыви по течению, а если решишь идти вспять — собьет с ног, ударит о камни, захлебнешься, утонешь…
Он успокаивал себя тем, что ничего страшного в этом нет. Все вокруг живут именно так, это нормально. Подсиживать коллегу-конкурента — нормально. Сгустить краски и сделать яркий материал (пусть и оскорбляющий чувства родственников пострадавших) — нормально. Родителям на праздники посылать открытки электронной почтой — нормально (и очень удобно: на сайте программируешь всё на годы вперед, и даже если потом забудешь… или, как у Арутюнова, со временем будут полные завалы, — поздравление всегда придет вовремя).
Пару-тройку раз изменить жене? — тоже нормально, все так делают. Людмилу он, конечно, любил — не „по-прежнему“, а так, как любит большинство проживших в браке не год и не два: уже без восторга обожания, чуть более рутинно, что ли. Обычная жизнь, обычные хлопоты, маленькие повседневные радости. Многие мечтают о таком.
Когда-то Арутюнов хотел добиться признания, успеха — не обычного, а особого. Так, чтобы золотыми буквами в скрижалях истории человечества оттиснуть собственное имя.
Тоже, кстати, обычные мечты, которые, как правило, с годами тускнеют, а потом и вовсе истаивают. У него хватило ума понять: ни один журавль, даже самый мелкий, в ладони не поместится. Лучше уж откармливать свою, персональную синицу — откармливать, лелеять, делать максимально похожей на журавля.
