Евгений Войскунский - Химера
— А кто я такой? Лаборант ничтожный. Разве мог помочь Штейнбергу мой голос?
— Нет, конечно… И потом, ведь это…
— Наверное, надо было все-таки… — Круглов мучительно потирает лоб. — Надо было мне взять слово, хоть это и нелепо… Рогачев! Вот кто мог бы помочь. Кандидат наук, завлаб, ему большое прочат в науке будущее. Но и он отмолчался.
— Юра, я понимаю, это опасно — идти против течения…
— Не знаю… Понимаешь, это какая-то не такая опасность, с которой мы управлялись на войне. Не явная…
— Да, да! Нельзя лезть на рожон. Ой, Юрка, перестань метаться! — Маша притягивает Круглова к себе. — Господи, какой потерянный! Обними меня…
Потом в постели они продолжают разговор. Круглов, дымя папиросой, размягченно философствует:
— Что есть жизнь? Жизнь есть радость слияния душ и тел. Эту радость дает женщина. Значит, жизнь — это женщина.
— Ну, знаешь, — посмеивается Маша, уткнувшись носом ему под мышку, — для нас это немножко наоборот.
— Тебе лишь бы спорить. Жизнь есть женщина! Машенька, давай поженимся.
— Ох, Юрочка, не торопись.
— Ну чего, чего ты тянешь? Пойдем завтра и распишемся. Все равно ведь не уйдешь от судьбы.
— Ты — моя судьба? — улыбается, потягивается Маша. — Как славно… Миленький, давай сперва устроимся, работать начнем… зарабатывать…
— Да заработаем! Я знаешь как буду вкалывать? Уф! И на хлеб с маслом заработаю, и на шмотки.
— Шмотки, Юра, мне нужны. — Она приставляет палец к его носу. — Я хочу быть хорошо одетой. — И, повторяя жест: — Хочу, чтоб мой муж не бегал в засаленном кителе…
— Завтра же отдам китель в чистку.
— И придешь на факультет в тельняшке? — смеется Маша. — Юрочка, потерпи немного. Получим распределение, устроимся — тогда и поженимся. Ладно? И хватит дымить. — Она отнимает у Круглова папиросу, тушит в пепельнице. — Юра, завтра же узнай, пришла ли на тебя заявка из института.
— Наверное, пришла. Но, понимаешь, Штейнберг из института уходит, а без него даже не знаю…
— Господи, какая разница? Работа без него не остановится. Дадут тебе тему, врубишься в нее, ведь ты, я знаю, упорный. Защитишь кандидатскую. Слышишь, Юрик?
— Знаешь, один знакомый парень зовет меня на мясокомбинат.
— Тебя не возьмут, — веселится Маша. — Ты недостаточно упитанный.
— Это да, — кивает Круглов. — Нет, Маша, правда. Ты не думай… На мясокомбинате серьезная биолаборатория, там вытяжки разные делают, препараты… ведется научная работа…
Маша смотрит на него удивленно.
— И ты пойдешь работать на мясокомбинат?
— И я, представь себе, пошел работать в лабораторию мясокомбината. Ты уже понимаешь, дружок, что меня интересовало: кожа органического происхождения. Вообще-то занимался я вытяжками из бычьей печени, из них делали лекарственные препараты. Но прежняя моя идея — превратить постепенный износ кожи в ступенчатый — не оставляла меня. Странная идея, не правда ли? Я возился с кожами, пробовал на них воздействовать разными химическими реактивами. Мне удалось добиться на какой-то срок консервации клеток, не успевших отмереть. Но все это было так… забавой, скажем, чудаковатого естествоиспытателя…
Между тем мы с Машей поженились. Она не одобряла того, что я предпочел высокоученому институту презренный мясокомбинат. Но куда ей было деться от меня? Судьба же!.. Летом 51-го года у нас родился сын. Белобрысый крикливый малый по имени Костя. Ну вот. Пока Маша была в декрете, я заменял ее в школе, где она преподавала биологию. Школа находилась недалеко от нашего дома, это облегчало положение, но все равно — крутиться мне пришлось здорово. Лаборатория, школа, магазины… Ничего, я поспевал. Боцманская закалка, наверное, помогла. Да еще помогала нам Машкина подруга детства Люба Куликовская, преподававшая в той же школе английский. Она нашего Костю обожала, у самой-то детей не было.
Ты, верно, хочешь спросить: а Штейнберг? Он уволился из института и уехал со своей Верой Никандровной на Кавказ. Они были завзятые альпинисты. По слухам, Леонид Михайлович напрочь ушел из науки и устроился где-то на Кавказе не то инструктором, не то проводником в горах.
И вот однажды осенью…
Круглов выпрыгивает из трамвая в дождливый вечер и устремляется в булочную. Купив хлеба, бежит в аптеку, там, заглядывая в список, справляется о лекарствах, покупает то, что есть, выскакивает на улицу.
Наконец добирается до дому.
Это та самая комната в коммуналке на улице Марата. Но теперь в ней что-то передвинуто, появилась детская коляска — плетеная корзина на колесах. В углу над электроплиткой сушатся на веревке пеленки.
Маша, в зеленом халатике, с небрежно заколотой белокурой гривой, склонясь над тахтой, перепеленывает хнычущего Костю. Ей помогает Люба Куликовская, толстушка в очках.
— Как ты думаешь, это нормально, что он так много писает? — говорит Маша.
— Не знаю. — Люба поднимает брови. — По-моему, нормально.
— Здравствуйте, мужчина и женщины! — возглашает Круглов, входя в комнату.
— Юра, не подходи к ребенку! — говорит Маша. — Ты холодный с улицы.
— Я не холодный, но мокрый. Впрочем, не я один, судя по вашему занятию. — Он принимается выгружать из сумки покупки. — Картошка, хлеб, пельмени…
— Детскую присыпку купил?
— Да, вот она. И бинты есть.
— А марганцовку?
— Марганцовки нету.
— Ну конечно. Пельмени есть, а то, что нужнее всего… — Маша берет запеленатого Костю на руки и ходит с ним по комнате. — Не плачь, Костенька. Не хнычь, мой маленький. Папа нам пельмени принес.
— Где пельмени, Юра? — деловито осведомляется Люба. — Поставлю варить.
— Кто-то звонил, спрашивал тебя, — говорит Маша. — Нет, не назвался. Адрес только спросил. Юра, Костьке на зиму нужно одеяльце новое. Хорошее, рублей на двести.
— Двести? — морщит лоб Круглов. — Машенька, в этом месяце не выйдет. Мы же убухали весь загашник в твои сапожки.
— А что, мне босиком ходить прикажешь?
— Да ты что…
— Ладно, ладно. Но в октябре уже нужно будет одеяло. Ну что ты плачешь, мой маленький? Проголодался, что ли? — Она смотрит на часы. — Еще полчаса до кормежки.
— Да покорми его. — Круглов зажигает лампу на своем шатком письменном столике. — Он же явно просит.
— Нельзя досрочно.
— Всюду запреты… Ну, надо к завтрашнему уроку готовиться… Черт знает во что превратилась матушка биология… Чему приходится учить ребят… Капуста породила брюкву, как говорил один мой знакомый… Люба, — взывает Круглов к вошедшей подруге, — вот скажи со всей свойственной тебе справедливостью: можно отказать человеку, если он просит есть?
