Клиффорд Саймак - Миры без конца
С катушкой в руке Норман Блэйн прошел в испытательную кабину и закрыл за собой дверь. Он вставил катушку и установив время на тридцать минут, затем снял шляпу и лег на кушетку. Протянув руку, включил аппарат.
Раздалось слабое шипение механизмов. Что-то подуло ему в лицо, и шипение смолкло. Кабина исчезла. Блэйн стоял в пустыне или в чем-то, похожем на пустыню.
Местность была красной и желтой. Солнце стояло высоко, струившийся от песка и камней жар бил прямо в лицо. Он поднял голову, чтобы оглядеть горизонт; тот был очень далек, местность была плоской. Из тени одной скалы в тень другой с писком пробежала ящерица. Высоко в горячем, шелково-голубом небе кружила птица.
Он увидел, что стоит на какой-то дороге. Она тянулась по пустыне и терялась в волнах жара, поднимавшегося от сожженной земли. И вдалеке по дороге медленно ползла черная точка.
Он огляделся в поисках тени и не увидел ее, никакой тени, достаточно большой, чтобы спрятаться существу крупнее ящерицы, здесь не было.
Блэйн поднял руки и поглядел на них. Они были настолько загорелыми, что в первую секунду он подумал, что они черные. На нем были оборванные брюки, изжеванные от колен до лодыжек, и рваная рубаха, прилипшая к спине от пота. Обуви не было, и он удивился, когда поднял ногу и увидел роговидные мозоли, защищающие кожу от жара и камней.
Смутно подумав, что он может здесь делать, что он делал секунду назад, что предполагает делать дальше, Норман Блэйн стоял и смотрел на пустыню. Смотреть было не на что — только красное и желтое, песок и жара.
Он переступил на песке с ноги на ногу, выкопав пятками ямки, затем заровнял их мозолистой подошвой. Затем память о том, кто он и что намеревался сделать, медленно вернулась к нему. Она пришла к нему вместе с изумлением, и большая ее часть, казалось, не имела смысла.
Он вышел утром из дому и поехал в город. Была какая-то важная причина для поездки, хотя всю свою жизнь он не мог и думать о такой поездке. Он помнил лишь оттуда и досюда, он очень хотел бы вспомнить хотя бы название своего дома. Это было трудно. Если бы он встретил кого-то, кто спросил бы его, откуда он родом, он не смог бы ответить. Он также хотел бы вспомнить название города, откуда уехал, но тоже не смог. Может, спустя какое-то время он вспомнит название.
Он пошел по дороге и подумал, что идти, вроде, еще далеко. Как-то и где-то он заплутал и потерял много времени. Нужно поспешить, если он рассчитывает попасть в город до наступления ночи.
Он посмотрел на черную точку на дороге и она, казалось, приблизилась.
Он не испытывал страха перед черной точкой, и это подбадривало. Но когда он попытался понять, почему это так подбадривает, то просто не мог сказать.
Так как он потерял массу времени, а путь предстоял еще долгий, он пустился бежать. Он бежал по дороге как можно быстрее, несмотря на грубое покрытие и жаркое солнце. На бегу он похлопал по карманам и обнаружил, что в одном из них носит определенные предметы. Он немедленно понял, что эти предметы больше обычной ценности, в долю секунды понял, что это за предметы.
Черная точка становилась все ближе и, наконец, приблизилась настолько, что Блэйн смог разглядеть ее и увидел, что это большая телега с деревянными колесами. Ее тянул сине-коричневый верблюд, на сидении телеги под изорванным зонтом, когда-то, наверное, цветным, а теперь выгоревшим на солнце и серым, сидел человек.
Телега нагнала бегущего Блэйна, и Блэйн побежал рядом с ней. Человек что-то крикнул верблюду, и тот остановился.
— Опаздываешь, — сказал человек. — Лезь сюда, поедем.
— Меня задержали, — сказал Блэйн.
— Тебя задержали, — фыркнул человек и бросил вожжи запрыгнувшему в телегу Блэйну.
Блэйн закричал на верблюда и ударил его вожжами…
Он еще успел подумать, что за дьявольщина происходит, и тут же снова очутился в кабине. Рубашка прилипла к спине от пота. Он еще чувствовал обжигающий лицо жар солнца пустыни.
Он полежал, собираясь с мыслями, заново ориентируясь. Возле него медленно вертелась катушка, протягивая ленту через щель шлема. Блэйн протянул руку и остановил ее, медленно смотал назад.
В нем пробудился ужас, и секунду он боялся, что может закричать, но крик застрял в горле, и он лежал неподвижно, застыв от осознания того, что произошло.
Он поднялся с кушетки, выдернул катушку из аппарата и прочитал ее номер и имя. Имя стояло — Дженкинс — и номер совпадал с кодом, который он занес в машину Сновидений только сегодня днем. Здесь не может быть ошибки. Катушка содержала Сновидение Дженкинса. Это была катушка, которую он послал бы вниз через день-другой, когда Дженкис придет погрузиться в Сон.
И Дженкинс, который заказывал большую охотничью экспедицию, который хотел провести следующие двести лет в оргии выстрелов, очутится в красно-желтой пустыне на колее, которая лишь из вежливости может быть названа дорогой; вдалеке он увидит движущуюся точку, которая чуть позже станет волокущим телегу верблюдом.
Он очутится в пустыне в рваных штанах и рубахе и с чем-то в кармане, что стоит весьма немало — но не было ни джунглей, ни вельда, не было ни ружей, ни сафари. Это была вовсе не охотничья экспедиция.
Сколько еще других? — спросил себя Блэйн. — Сколько других, получивших не тот Сон, что они заказывали? — И еще: — Почему они получают не те Сны, которые заказывали?
Зачем подменяют Сновидения?
Или подменяют ли их? Мирт…
Блэйн тут же покачал головой. Огромная машина делает то, что прикажут. Она берет символы и уравнения, разбивает их, соединяет, переносит и создает Сновидение, которое было затребовано.
Подмена была единственным ответом.
Коллинз прожил пятьсот лет в мире, где отсутствовала концепция выгоды. И красно-желтая пустыня… Что это был за мир? Норман Блэйн провел в нем недостаточно долго, чтобы понять, но он знал одно. Что, как и в мире Коллинза, мир Дженкинса был таким, который явно никто не закажет.
Телега на деревянных колесах, которую тащил верблюд, должна означать мир, в котором не было и понятия о механическим транспорте. Но это должна, по крайней мере, быть одна из тысяч других видов культур.
Блэйн открыл дверь кабины и вышел. Он положил катушку на полку и секунду постоял посреди холодной комнаты. Моментом позже он понял, что не в комнате холодно, а у него самого озноб.
Днем, разговаривая с Люсиндой Сайлон, он подумал о себе, как о посвященном человеке, подумал о Центре и гильдии, как о месте посвящения. Он елейно говорил о том, что на гильдии не должно быть ни пятнышка, что это даст уверенность в ее службах тем, кто может выбрать Сон.
И где теперь эта посвященность, где общественная уверенность?
