Наталья Новаш - В КОРОЛЕВСТВЕ КИРПИРЛЯЙН. Сборник фантастических произведений
— Чего молчишь? — Жулик, не дождавшись ответа, весело и в то же время взволнованно и мечтательно прогавкал: — Всем с нашей улицы квартиры благоустроенные дадут. Вот заживут люди! Ни тебе дров, ни угля, за водой на колонку не ходить. Опять же ванна, душ там всякий. Антенны коллективные…
Жулик очень старательно перечислял блага новой жизни. Ему было приятно, когда их становилось больше, и он боялся упустить что-нибудь важное.
«Тебе-то что терять, — неприязненно подумал Трезор Барбосович, — а каково нам с хозяином?» Но вслух спросил:
— Ты-то чему радуешься? Или надеешься, что тебя возьмут на новые квартиры? Больно ты нужен кому…
Жулик почесал задней ногой за ухом: для него вопрос прозвучал странно и неожиданно.
«Люди всегда рады новому, — подумал он. — Как же мне не радоваться вместе с ними». И с вызовом повторил вслух:
— Как же не радоваться?!
— Дурак, — равнодушно сказал Трезор Барбосович и, звякнув цепью, полез в конуру.
… Всю ночь ему снилась новая квартира хозяина — пусть не такая большая, как эта, но благоустроенная. Трезор Барбосович даже угол себе присмотрел. Ему снилась мягкая, теплая подстилка у батареи на кухне. А на плите в большой кастрюле варилась большая мозговая кость…
Утром, с наслаждением припоминая детали сна, Костогрызов с достоинством подумал, что он такую жизнь заслужил. «Конечно, хозяину не очень выгодно терять этот дом, но что делать — сносят», — нашел он оправдание. И вопреки обычному, даже немного радовался мечтам о новой жизни. Да и что им с хозяином еще надо, все есть!
— Трезор, ты проснулся? — позвал Жулик.
— Ну, — недовольно буркнул Костогрызов.
— Машин на улицу понаехало — уйма, пойдем полаем?
— Что я, пустобрех, что ли?
— На прощанье надо бы, — беззаботно тявкнул Жулик.
Трезор Барбосович промолчал: не резон, решил он, терять время на этого пустомелю — пора готовиться к переезду. Он откопал все заботливо припрятанные на черный день косточки, любовно перенюхал их и сложил в миску, и был приятно удивлен, что миска скрылась под костями — так много их было. Потом он огляделся в поисках тары под необходимые в хозяйстве вещи, без которых и на новой квартире не прожить: веревки там, гвозди, пуговицы… Приволок большой ящик и старательно сложил в него свое имущество.
Хозяин тоже выносил из дома вещи.
«Эк, сколько добра у нас!» — с гордостью думал Трезор Барбосович.
Хозяин грузился долго и обстоятельно, по-хозяйски. На три грузовика. Костогрызов исподлобья наблюдал за грузовиками — кабы не утащили чего — и ждал своего часа. Наконец он настал. Хозяин подошел к Трезору, снял с него ошейник, отстегнул от конуры цепь, долго в раздумье смотрел на них. Потом закинул ошейник в кузов, а цепь бросил в конуру. Трезор Барбосович взглядом указал хозяину на свой ящик с добром, мол, смотри, тоже собрал самое необходимое. Но тот, даже не глядя в его сторону, пошел к машине, сел в кабину и уехал.
Трезор Барбосович ничего не понимал. Он застыл: сидел у конуры и смотрел на калитку, которая впервые в жизни в этом дворе была распахнута настежь.
Заглянул Жулик.
— Трезор, там уже и кран приехал, и бульдозеры, и экскаваторы! — захлебываясь от возбуждения, заливался он лаем, но вдруг замолчал и удивленно оглядел пустой двор. — А хозяин твой где?
Трезор Барбосович промолчал. Он вдруг понял, что и он — вещь. Вещь, нужная хозяину до поры до времени. И все добро, накопленное им за свою жизнь, на поверку оказалось просто старым хламьем…
— Жулик, где же ты? — послышалось с улицы. — Полезай скорее в машину, в новом дворе теперь будешь жить!
— Зовут, — сказал Жулик. Он посмотрел на улицу, потом на Трезора, снова на улицу… Уселся, почесал задней лапой за ухом. Во взгляде его появилась серьезная озабоченность.
— Жулик! — вновь донеслось с улицы.
— Поезжайте! — гавкнул Жулик в ответ. — Мы с Трезоркой после сами доберемся.
Павел МОЛИТВИН
В НАЧАЛЕ ЛЕТНИХ КАНИКУЛ
Глава первая
Михаил Худоежкин медленно шел по Парку, мрачно глядя себе под ноги. Ему не хотелось смотреть на яркую веселую зелень, на сияющие, словно налитые солнцем пруды, на мельтешащих вокруг песочниц малышей. Летнее утро не радовало его.
— Полоса неудач — вот как это называется, — тихо и жалобно пробормотал Михаил себе под нос.
Он точно знал, с чего началась эта полоса, — с того момента, как он обнаружил в своем табеле две тройки: по поведению и по физике. Тройку по поведению он пережил легко — Худоежкин-старший не раз говорил, что презирал в детстве мальчишек, имевших «отлично» по поведению. Но тройка по физике… Она означала — прощай, «Орленок», прощай, мечта: физику Худоежкин-старший уважал. «Есть тройка — нет велосипеда», — лаконично сказал он, и спорить было бесполезно — существовал между ними такой договор.
Михаил вздохнул и двинулся по дорожке, ведущей к львам. Только их бронзовое спокойствие и величие могли утешить его. А в утешении он нуждался потому что тройка по физике была лишь началом.
Следующим ударом судьбы было ОРЗ, подкараулившее Михаила сразу после бесславного окончания пятого класса. Всего неделю провалялся в кровати, казалось бы, пустяк, но из-за этого пустяка не попал в пионерлагерь и будет теперь целый месяц торчать в городе. И это летом, когда все друзья разъехались!
Михаил вздохнул тяжелее прежнего. К львам, к львам! Он мужественно переносил обрушившиеся на него невзгоды, но сегодня… Нет, это уж слишком! Это и есть та соломинка, что сломала хребет перегруженному верблюду. Пропустить утренник!
Михаил вздохнул так тяжело, что ленивые голуби с шумом взлетели у него из-под ног. К счастью, до львов было уже недалеко.
Михаил застыл, выкатив глаза и разинув рот от удивления. Потом закрыл рот, похлопал длинными, отвратительно загибающимися вверх, почти как у девчонок, ресницами и почесал в затылке. Львов не было.
Канал между прудами, заросшими по берегам плакучими ивами и густым невысоким кустарником, был. Два выдающихся навстречу друг другу полуострова, на которых раньше стояли львы, остались на прежнем месте. Даже постаменты, облицованные плитами известняка, сохранились, а львы пропали. Большие бронзовые львы, правые передние лапы которых опирались на шары. Львы, которые являлись гордостью Парка и были лишь капельку мельче своих знаменитых невских собратьев.
Михаил Худоежкин протер глаза, помотал головой, подошел к постаменту и потрогал его рукой. Постамент — шершавый, прохладный, с нацарапанной на одной из плит надписью «Здесь был Вася Смердов» — стоял на месте, но лев отсутствовал.
