Филип Дик - Человек в высоком замке
Она решила, что их затруднения начинаются с отношения к сексу: они где-то запутались в нем еще в тридцатые годы, и с тех пор все пошло наперекосяк. Гитлер начал со своей — кем она ему приходилась? — сестрой, теткой, племянницей? А в его семье и до этого уже были близкородственные связи: его мать и отец были двоюродными братом и сестрой. Они все совершали кровосмешения, возвращаясь к первородному греху возжелания своих собственных матерей. Именно поэтому у них, у этих отборных эсэсовских бестий, такие ангельские глупо-жеманные улыбки, такая белокуро-детская невинность. Они берегут себя для Мамули или друг для друга.
А кто же для них эта Мамуля? Интересно.
Лидер, герр Борман, который, как предполагают, вот-вот умрет? Или тот, что…
Старый Адольф, он, должно быть, в каком-то санатории доживает свой век, пораженный сифилисом мозга, который ведет свое происхождение еще от дней его бедности, когда он бездельничал в Вене: длинное черное пальто, грязное белье, ночлежка.
Очевидно, это злобно-язвительная месть самого Господа, ну прямо как в стародавнем немом кино. Этот жуткий человек поражен внутренней грязью, задохнулся в собственных нечистотах. История наказывает людской порок.
Самым жутким из всего этого является то, что нынешняя Германская империя есть продукт этого мозга. Сначала одна партия, затем одна нация, затем полмира. И сами наци поставили диагноз, определили эту болезнь. Всему миру известно, что этот шарлатан гомеопат, который лечит Гитлера, раньше был специалистом-венерологом. Тем не менее бессвязная болтовня лидера является святой, служит Священным писанием.
Взгляды, которые заразили цивилизацию и которые, подобно семенам зла, слепые блондинки-наци спешат занести не только на всю Землю, но и на другие планеты, сеют повсюду скверну и заразу.
Вот вам награда за кровосмешение: безумие, слепота, смерть.
Бррр! Она встрепенулась.
— Чарли, — позвала она повара. — Вы уже справились с моим заказом?
Она почувствовала себя совершенно одинокой.
Встав из-за стола, она подошла к стойке и уселась возле кассы.
Никто не обратил на это внимания, кроме молодого шофера-итальянца. Он не сводил с нее своих черных глаз. «Джо, так его зовут. Джо — кто?» — ей стало интересно.
Сейчас, вблизи, он не казался ей таким уж молодым, как прежде. Его возраст было трудно определить: та напряженность, которая исходила от него, мешала вынести суждение.
Он то и дело проводил рукой по волосам, как бы зачесывая их назад огрубелыми кривыми пальцами. «В этом человеке что-то есть, — подумала она. — От него исходит дыхание смерти». Это огорчало ее, но вместе с тем и влекло к нему. Водитель постарше наклонился к его уху и что-то прошептал. Затем они оба внимательно посмотрели на нее, на этот раз таким взглядом, в котором был не только обычный интерес к красивой женщине.
— Мисс, — сказал старший.
Оба мужчины насторожились.
— Вы знаете, что это такое?
В руках у него появилась не слишком большая плоская белая коробка.
— Да, — сказала Юлиана, — нейлоновые чулки из синтетической ткани, которую делает только один огромный картель в Нью-Йорке, ИГ Фарбен. Очень дорогие и редкие.
— Вы угадали, но все-таки сама идея монополий не так уж плоха.
Старший из шоферов передал коробку своему компаньону, который подтолкнул ее локтем по прилавку в сторону девушки.
— У вас есть автомобиль? — спросил итальянец.
Он допил кофе.
Из кухни появился Чарли. В руках у него дымилась тарелка с ужином для Юлианы.
— Вы могли бы отвезти меня куда-нибудь?
Неистовые, жгучие глаза продолжали изучать ее, и она забеспокоилась, хотя и чувствовала, что как бы прикована к своему месту.
— В тот мотель или куда-нибудь, где я смог бы переночевать. Ну как?
— Ладно, — сказала она. — У меня есть автомобиль, старый «студебеккер».
Повар взглянул на нее, затем на молодого водителя грузовика и поставил тарелку перед ней на стойку.
* * *Громкоговоритель в конце прохода объявил:
— Ахтунг, майне дамен унд геррен.
Мистер Бейнес приподнялся в кресле и открыл глаза. Через окно справа он различил далеко внизу коричневую и зеленую сушу, а за ней голубой цвет Тихого океана. Он понял, что ракета начала свой медленный постепенный спуск.
Сначала по-немецки, затем по-японски и только после этого по-английски последовало из громкоговорителя разъяснение, что курить и вставать со своего мягкого сиденья запрещается.
Спуск займет всего восемь минут.
Затем включились тормозные двигатели, так внезапно и так громко, так неистово тряся корабль, что у большинства пассажиров перехватило дух. Мистер Бейнес улыбнулся, а другой пассажир, сидевший через проход рядом, молодой человек с коротко подстриженными волосами, улыбнулся в ответ.
— Зи фюрхтен даек… — начал молодой человек.
Мистер Бейнес тотчас сказал по-английски:
— Простите, но я не говорю по-немецки.
Молодой человек вопросительно взглянул на него и на этот раз то же самое сказал ему по-английски.
— Вы не говорите по-немецки? — удивился молодой человек по-английски с сильным акцентом.
— Я — швед, — сказал Бейнес.
— Вы сели в Темпельхофе.
— Да, я был в Германии по делу. Мой бизнес заставляет меня бывать во многих странах.
Было совершенно ясно, что этот молодой немец никак не мог поверить тому, что кто-то в современном мире, тот, кто занимается международными сделками и позволяет себе летать на новейших ракетах Люфтганзы, не может или не хочет говорить по-немецки. Он сказал Бейнесу:
— В какой отрасли вы работаете, майн герр?
— Пластмассы, полиэстеры, резина, полуфабрикаты для промышленного использования. Понимаете? Не для товаров широкого потребления.
— Швеция производит пластмассы?
В голосе немца звучало недоверие.
— Да, и очень хорошие. Если вы соблаговолите назвать свое имя, я отправлю вам по почте рекламные проспекты фирмы.
Мистер Бейнес вынул авторучку и записную книжку.
— Не беспокойтесь, это будет пустой тратой времени. Я художник, а не коммерсант. Возможно, вы видели мои работы. На континенте. Алекс Лотце.
— К сожалению, я почти не знаком с современным искусством, — сказал мистер Бейнес. — Мне нравятся старые, довоенные кубисты и абстракционисты. Я люблю картины, в которых есть какой-то смысл, а не просто представление идеала.
Он отвернулся.
— Но ведь в этом задача искусства, — заметил Лотце. — Возвышать духовное начало в человеке над чувственным. Ваше абстрактное искусство представляло период духовного декадентства или духовного хаоса, обусловленного распадом общества, старой плутократии. Еврейские и капиталистические миллионеры, этот международный союз, поддерживали декадентское искусство. Те времена прошли, искусство же должно развиваться, оно не может стоять на месте.
