Роберт Хайнлайн - Если это будет продолжаться...
— Молчите? — кричал он. — Кое-кто из вас об этом знает. Отвечайте! Или вас всех на допрос отослать?
По рядам пробежал гул, но никто так и не заговорил. Он снова окинул нас взглядом. Встретился с моими глазами. Я не отвел их.
— Лайл!
— Слушаюсь, высокопочтенный сэр.
— Что ты об этом знаешь?
— Я знаю только, что хотел бы присесть, высокочтимый сэр.
Он зарычал на меня, но потом в зрачках его зажглась холодная ирония.
— Лучше стоять передо мной, сын мой, чем сидеть перед инквизитором.
Он отвернулся от меня и подошел к следующему легату.
Он терзал нас до бесконечности, но ни я, ни Зеб не пользовались его особым вниманием. Наконец он сдался и приказал разойтись. Я понимал, что это — не конец. Несомненно, каждое произнесенное здесь слово было зафиксировано, каждое выражение лица снято на пленку и в то время, как мы возвращаемся в свои комнаты, данные уже изучаются аналитиками.
Зеб меня восхитил. Он болтал о ночных событиях, рассуждая о том, что могло вызвать такой переполох. Я старался ответить ему естественно, и всю дорогу ворчал о том, что с нами недостойно обращались.
— В конце концов мы офицеры и джентльмены, — говорил я. — Если они думают, что мы в чем-то виноваты, пусть представят формальные обвинения.
Не переставая ворчать, я добрался до постели, закрыл глаза, но заснуть не мог. Я старался убедить себя, что Юдифь уже в безопасности, а то бы они не темнили так…
Я почувствовал, как кто-то дотронулся до меня, и сразу проснулся. Но тут же успокоился, узнав знакомое условное пожатие.
— Тихо, — прошептал голос, которого я не узнал. — Я должен тебя предохранить.
Я почувствовал укол. Через несколько минут меня охватила апатия. Голос прошептал:
— Ничего особенного ночью ты не видел. До тревоги ты не заметил ничего подозрительного…
Не помню, долго ли звучал голос.
Второй раз я проснулся от того, что кто-то грубо тряс меня. Я зарыл лицо в подушку и проворчал:
— Катись к черту, я лучше опоздаю к завтраку.
Меня ударили между лопаток. Я повернулся и сел, все еще не совсем проснувшись. В комнате находилось четверо вооруженных мужчин. На меня смотрели дула пистолетов.
— Вставай!
Они были в форме ангелов, но без знаков различия. Головы покрыты черными капюшонами с прорезями для глаз. И по этим капюшонам я их узнал: служители Великого инквизитора.
Я, честно говоря, не думал, что это может произойти со мной. Нет, только не со мной, не с Джонни Лайлом, который всегда хорошо себя вел, был лучшим учеником в церковной школе и гордостью своей матери. Нет! Инквизиция — бич, но бич для грешников, не для Джона Лайла.
И в то же время, увидев эти капюшоны, я уже знал, что я — мертвец, если это не кошмар и я сейчас не проснусь.
Нет, я еще не был мертв. Я даже набрался смелости притвориться оскорбленным.
— Что вы здесь делаете?
— Вставай, — повторил безликий голос.
— Покажите ордер. Вы не имеете права вытащить офицера из постели, если вам пришло в голову…
Главный покачал пистолетом перед моим носом. Двое других схватили меня под руки и стащили на пол, четвертый подталкивал сзади. Но я не мальчик, и силы мне не занимать. Им пришлось со мной повозиться, в то время как я продолжал говорить:
— Вы обязаны дать мне одеться по крайней мере. Какая бы ни была спешка, вы не имеете права тащить меня голым по дворцу. Мое право ходить в форме.
К моему удивлению, речь возымела действие на главного. Он остановил помощника знаком.
— Ладно. Только быстро.
Я тянул время, как мог, стараясь изобразить спешащего человека: сломал молнию на сапоге, не попадал крючками в петли. Как бы оставить знак Зебу? Любой знак, который показал бы, что со мной случилось.
Наконец я понял, что надо сделать. Это был не лучший выход, но другого у меня не было. Я вытащил из шкафа кучу одежды. Заодно вынул и свитер. Выбирая рубашку, я сложил свитер так, что рукава его легли в положение, означающее знак бедствия. Затем я подобрал ненужную одежду и сделал вид, что хочу засунуть ее обратно в шкаф. Главный тут же ткнул мне в ребра пистолет и сказал:
— Нечего. Уже оделся.
Я подчинился, бросив остальную одежду на пол. Свитер остался лежать посреди комнаты как символ, понятный каждому, кто мог прочесть его. Когда меня уводили, я молился, чтобы уборщик не пришел прежде, чем в комнату заглянет Зеб.
Они завязали мне глаза, как только мы вошли во внутренние покои. Мы спустились на шесть пролетов вниз и достигли помещения, наполненного сдавленной тишиной сейфа или бомбоубежища. С глаз сняли повязку. Я зажмурился.
— Садись, сын мой, садись и чувствуй себя как дома.
Я понял, что нахожусь лицом к лицу с самим Великим инквизитором, увидел его добрую улыбку и добрые собачьи глаза.
Мягкий голос продолжал:
— Прости, что тебя так грубо подняли из теплой постельки, но святой церкви нужна срочная информация. Скажите мне, сын мой, боишься ли ты господа? О, разумеется, боишься. Твое благочестие мне известно. Так что ты не откажешься помочь мне разобраться в маленьком деле, прежде чем вернешься к завтраку. И сделаешь это к дальнейшему процветанию господа.
Он обернулся к одетому в длинный черный плащ и маску помощнику и сказал:
— Подготовьте его. Только, ради бога, не причините ему страданий.
Со мной обращались быстро, грубо, но в самом деле не причинили боли. Они вертели меня, как нечто неживое. Они раздели меня до пояса, приладили ко мне электроды и провода, обернули правую руку резиновой полосой, привязали меня к креслу и даже прикрепили миниатюрное зеркальце к горлу. У пульта управления один из них проверил напряжение и работу приборов.
Я отвернулся от пульта и постарался припомнить таблицу логарифмов от одного до десяти.
— Понимаешь ли ты наши методы, сын мой? Эффективность и доброта — вот что их отличает. Теперь скажи, милый, куда вы ее дели?
К тому времени я добрался до логарифма восьми.
— Кого?
— Зачем ты это сделал?
— Простите, ваше преосвященство. Я не понимаю, что я должен был сделать?
Кто-то сильно ударил меня сзади. Приборы на пульте дернули стрелками, и инквизитор внимательно присмотрелся к их показаниям. Затем сказал помощнику: «Сделайте укол».
Опять шприц. Они дали мне отдохнуть, пока средство не подействовало. Я провел это время, стараясь вспомнить таблицу логарифмов дальше. Но вскоре это стало трудно делать, меня охватило дремотное равнодушное состояние. Я чувствовал детское любопытство по отношению к моему окружению, но страха не было. Затем в мой мирок ворвался с вопросом голос инквизитора. Я не помню, что он спрашивал, но наверняка я отвечал первыми попавшимися словами.
