Роджер Желязны - Роза для Экклезиаста
Я подошел к своим вещам, уселся на ящик с аппаратурой и закурил.
Нельзя входить в Храм до тех пор, пока не успокоится дыхание и пока мне не придет в голову, что сказать им.
Как убедить целый народ не совершать самоубийства. А вдруг…
…Вдруг это уже произошло? И что будет, если я прочту им книгу Экклезиаста? Если я открою им еще более великое произведение, чем созданное Локаром, – но мрачнее и беспросветнее, если я скажу, что мой народ не послушал даже этого великого поэта, что отказ от его учения возродил нас и привел к Небесам… – быть может, они поверят мне и изменят свое решение?
Я раздавил окурок о мозаичный пол и достал блокнот, чувствуя, как во мне начинает закипать странная ярость.
И я направился в Храм читать Черную Проповедь по Гэллинджеру из Книги Жизни – и темнота окружала меня и была во мне. М'Квайе нараспев читала Локара, и роза в правой руке прятала ее глаза. Я вошел.
Сотни босых людей сидели на полу. Мужчин было немного, и ростом они не превосходили женщин. Я не снял обувь. Ну, вперед, – усмехнулся я. – Со щитом или на щите!
Дюжина старух замкнула М'Квайе в полукруг. Те самые Матери.
Бесплодная планета, иссохшие лона, зола и прах. Я направился прямо к ним.
– Умирая сами, вы обрекаете на смерть и свой народ. Эти люди, возможно, не знали того, что испытали вы – радостей и печалей, и всего, что делает жизнь жизнью… Но это неправда, что вы должны умереть, – теперь я обращался ко всем, – ибо те, кто требуют гибели, лгут. Бракса знает это – знает и носит ребенка…
Они продолжали сидеть все так же безмолвно, подобно рядам бесстрастных Будд. Лишь М'Квайе вздрогнула и отступила внутрь полукруга.
– …моего ребенка! – продолжил я. Интересно, как оценил бы эту проповедь отец? – …И все ваши молодые женщины могут рожать. Бессильны только ваши мужчины. А если вы позволите врачам следующей экспедиции обследовать вас, возможно, удастся помочь и мужчинам. Но если помочь им уже нельзя, то вы сможете рожать детей от землян.
А мы не ничтожный народ с окраины Вселенной. Тысячи лет назад Локар нашего мира создал книгу, утверждающую, что все мы – ничтожества. Он говорил то же, что и ваш, но мы не поверили ему – вопреки эпидемиям, войнам и голоду. Мы выжили. Мы одну за другой победили болезни, накормили голодных, покончили с войнами и уже давно живем без них. И возможно, когда-нибудь мы победим их бесповоротно.
Мы преодолели миллионы миль пустоты. Достигли иного мира. А наш Локар говорил: «Что пользы человеку от трудов его, которыми трудится он под солнцем?»
И тайна в том, – я понизил голос до полушепота, – что он был прав! Это суета, это гордыня! Высокомерный рационализм всегда нападает на пророков, мистиков, богов. Это наше богохульство, которое сделало нас великими, которое поддерживает нас в настоящем и поддержит в будущем, богохульство, которого боги втайне ждут от нас. Трижды богохульство – произносить истинно священные имена Божии!
Пот заливал мне глаза, и на миг я замолк. Но только на миг.
– Вот книга Экклезиаста, – сказал я и начал: – Суста сует, говорит Проповедник, суета сует, все суета. Что пользы человеку…
И тут я увидел Браксу, восхищенную и сосредоточенную.
Больше всего на свете хотел бы я знать, о чем она думает сейчас.
…А я опутывал себя в часы ночи, словно в черную нить…
О, это было долго! Пришел день, а я все говорил. Я дочитал Экклезиаста и продолжил тем, что мог добавить сам.
Когда я закончил и это, вокруг по-прежнему стояла тишина.
Будды так и не пошевелились. А затем М'Квайе подняла правую ладонь. Одна за другой Матери сделали то же самое.
Я понял, что это значит.
Довольно. Перестань. Остановись.
Это значит, что я проиграл.
Что все было напрасно.
Я медленно вышел из комнаты и тяжело опустился на пол возле своих вещей.
Онтро исчез. Хорошо, что я не убил его тогда…
Минула еще тысяча лет, и в комнату вошла М'Квайе.
Она произнесла:
– Твоя работа закончена.
Я не пошевелился.
– Пророчество сбылось, – продолжала она. – Мой народ ликует. Ты победил, святой человек. Теперь покинь нас.
Мой разум в это мгновение напоминал проколотый воздушный шарик. Я вдохнул в него немного воздуха.
– Я не святой, – сказал я, – всего лишь второразрядный поэт с непомерным самомнением.
В руке у меня дымилась последняя сигарета.
– Что это за пророчество, Матриарх?
– Прорицание Локара, – ответила она так, словно никаких объяснений не требовалось, – о том, что с Небес придет Святой, чтобы спасти нас в наш последний час, когда все танцы Локара будут завершены. Он победит Десницу Малана и принесет нам жизнь.
– Как?
– Как с Браксой и как теперь в Храме.
– Теперь?
– Ты прочел нам слова столь же великие, как слова Локара. Ты сказал нам, что нет ничего нового под солнцем. Но ты сам же высмеял эти слова и показал нам нечто иное. На Марсе никогда не было цветов, – помолчав добавила она, – но теперь они будут здесь расти. Ты святой насмешник, Тот-кто-пришел-насмехаться-в-Храме. Ты наступил обутыми ногами на священные мозаики.
– Но вы же сказали «нет», – ответил я.
– Я наложила запрет на наше первоначальное решение и позволила жить ребенку Браксы.
Сигарета выпала у меня из рук. Как мало я знал!
– А Бракса?
– Ее выбрали полпроцесса назад исполнять танцы – и ждать тебя.
– Но она говорила, что Онтро остановит меня!
М'Квайе долго стояла молча.
– Бракса никогда не верила в пророчество, и теперь ей очень плохо. Она убежала, боясь, что предсказание сбудется. А когда ты закончил говорить и мы вынесли решение, она узнала, что пророчество сбылось.
– Значит, она не любит меня? И никогда не любила?
– Сожалею, Гэллинджер. Это та часть ее долга, которую она не смогла исполнить.
– Долг, – повторил я потерянно. – Долг-долг-долг! Тра-ля-ля!
– Бракса простилась с тобой и видеть тебя снова она не желает. Мы никогда не забудем твоей науки.
– Нет, – механически произнес я, припоминая, что в основе всех чудес лежит парадокс. Я ведь не верил ни одному слову своей проповеди. Никогда.
Я качался как пьяный и тупо повторял:
– М'нарра.
Потом вышел наружу, где светило тусклое солнце моего последнего дня на Марсе.
Я победил тебя, Малан, но эта победа – твоя! Спи безмятежно на своем ложе из звезд. Черт бы тебя побрал!
Я прошел мимо джипа и побрел к «Аспику», оставляя за спиной долгий путь с невыносимой ношей жизни. Вошел в свою каюту, запер дверь и принял сорок четыре таблетки снотворного.
Очнулся я в госпитале.
Чувствуя, как далеко внизу вибрируют двигатели, я медленно встал и кое-как добрался до иллюминатора.
Подернутый мутью Марс раздувшимся животом висел надо мной, затем он растопился, перетек через край и выплеснулся сиянием мне в лицо.
