Владимир Савченко - Серебряное время (сборник)
– Прошу завернуть правый рукав.
– Пошли! – Трогает меня за плечо Багрий. Мы выходим из шатра. Усыпление участников и доставка их по местам – дело техники и наших техников. А у нас свое: заброс.
– Чувствуешь, как я тебя нагружаю: и он-то, Бекасов, обо всем распорядился, и у других самолетов нет таких рисок на винтах, и эта катастрофа – все на тебе. Все зависит от сообщения, которое ты понесешь сейчас в прошлое. Так что о старте ты излишне беспокоился. Стартуешь, как почтовый голубь, с первой попытки! Думать надо о другом…
Сейчас половина первого; четыре с половиной часа от момента падения БК-22.
Небо в белых облаках, погода вполне летная – так что в аэропорту, где ждут самолета, объявили о задержке рейса не по погодным условиям, а по техническим причинам. Так оно в общем-то и есть, эту причину мне и надо устранить.
Я уже отдал техникам видеомаг; они там перематывают, наскоро просматривают, монтируют снятое мной вместе с прочим для прокручивания в камере. Я уже проглотил первые таблетки петойля: от этого любой звук – и голос Багрия, и шелест травы под ветром – кажется реверберирующим, а зрительные впечатления в глазах задерживаются куда дольше, чем я смотрю на предмет, накладываются друг на друга послесвечениями… Мы с Артурычем прохаживаемся по меже и над обрывом. Он меня накачивает:
– …о специфике далекого заброса. Неспроста я тебя настраиваю на общность и отрешение: ты пойдешь в прошлое по глубинам своей памяти, по самым глубинам сознания. Прислушайся к течению времени, пойми его: все, что ты чувствуешь обычно – от ударов сердца до забот, от блеска солнца до дыхания ветра – лишь неоднородности единого потока, поверхностное волнение, а не ясная глубина его. Проникайся же этой общей ясностью, чувством сути – ибо ты пойдешь там, где есть память, но не о чем помнить, есть мысль, но не о чем думать, есть понимание, но нет понятий. В ближних забросах этого почти нет, старт смыкается с финишем – а в таком, как сейчас, иначе не пройти. И надо будет слиться с Единым, не потеряв себя, превратиться в общность, не забыв о конкретном, о цели, ради которой послан…
Голос у Багрия сейчас грудной, напевно-трубный – так мне кажется. Он не говорит, а прорицает:
– Две крайности, две опасности подстерегают тебя. Переход от зуда поверхностных впечатлений в состояние самоуглубленности, а затем еще дальше, к отрешению от качеств, от приятного и неприятного, от горя и радости – он сам по себе приятен и радостен, таков его парадокс. Настолько приятен и радостен, что помножь наслаждение любовью на наслаждение от сделанного тобою великого открытия да на радость удачи, на наслаждение прекрасной музыкой и прекрасным видом… и все будет мало. Это состояние индийцы называют «самадхи», европейцы прошлых времен называли «экстаз»… и его же – самые грубые формы – наши с тобой современники часто называют словом «балдеж». И у тебя может возникнуть желание углубить и затянуть подольше это состояние, даже навсегда остаться в нем. Так вот, помни, что это гибель – для дела и для тебя. Там, – он махнул рукой в сторону реки, останется то, что и есть, а в камере найдут твой труп с блаженно-сумасшедшей улыбкой на устах и кровоизлиянием в мозгу. Так что… – Артур Викторович сделал паузу, улыбнулся, – в отличие от тех нынешних юношей и девиц, которые следуют лозунгу: «Неважно от чего, но главное – забалдеть!» – для тебя главное: не забалдеть. Прими-ка вот еще таблетку!
Глотаю. Запиваю собственной слюной. Сегодня я ничего не ел, кроме пилюлей: перед стартом нельзя, пищевые процессы могут помешать.
– Теперь о другом. Отрешиться от этого состояния ты можешь только через углубленное понимание его смысла, то есть – поскольку это концентрат радости и удовольствий – через понимание объективного смысла радости, смысла приятных ощущений. Ты поймешь его, убедишься, что он до смешного прост… и почувствуешь себя богом: такими ничтожными, вздорными покажутся все стремления людей к счастью и наслаждениям, запутывающие их иллюзиями целей, ложными качествами. Ты почувствуешь себя приобщенным к мировым процессам, частью которых является жизнь Земли и наша, – к процессам, которых люди в погоне за счастьем и успехами не понимают… И там, на ледяных вершинах объективности, может возникнуть настроение: если так обманчивы все «горя» и «радости», сомнительны цели и усилия – стоит ли мне, олимпийцу, вмешиваться в эту болтанку своими действиями… да и возвращаться в нее? При отсутствии качеств и беда не беда, и катастрофа – не катастрофа. Это тоже гибель дела и твоя, из камеры выйдет хихикающий идиотик, не помнящий, кто он, где и зачем.
Багрий, помолчав, продолжал:
– Уберечь от этой крайности тебя и должно понимание, что да – стоит, надо действовать и вмешиваться, в этом твое жизненное назначение. Два противоборствующих процесса идут по Вселенной: возрастания энтропии – и спада ее; слякотной аморфности, угасания – и приобретения миром все большей выразительности и блеска. Так вот, люди – во второй команде, в антиэнтропийной. И мы, Встречники, причастны к процессу блистательного самовыражения мира. В этом космическом действии мы заодно со всем тем и всеми теми, кто и что создает, и против всего того и всех тех, кто разрушает!.. Ну-ка, заверни рукав.
И Багрий, раскрыв коробочку со шприцом, вкатывает мне в вену пять кубиков безболезненно растекающегося в крови состава. Это «инъекция отрешенности» – и первое действие ее оказывается в том, что я перестаю различать краски, цвета. Мир для меня при этом не бледнеет, не тускнеет – он представляется передо мной в таком великолепии световых переходов и контрастов, какие наш слишком послушно влияющий от яркостей, аккомодирующий зрачок обычно не воспринимает. В сущности, этот эффект – чувственное понимание моей нервной системой, что световые волны разной длины – не разных «цветов». Так начинается для меня отрицание внешнего, отрицание качеств – коих на самом-то деле и нет, а возникают они от слабости нашей протоплазмы, неспособной объять громадность количественных градаций и диапазонов явлений в материи.
– Артурыч, – говорю я (мой голос тоже реверберирует),– так все знать, понимать… и вы еще отрицаете, что вы из будущего!
– Опять за свое?! – гремит он. Останавливается, смотрит на меня. – Нет, постой… похоже, ты всерьез?
– Ну!
– Что ж, надо объясниться всерьез… Ты там, я здесь – мы одно целое, между нами не должно остаться ничего недосказанного. Пусть так! – он достает из внутреннего кармана пиджака пакетик из темной бумаги, из него две фотографии, протягивает мне. – Была бы живая, не показал бы – а так можно.
![Оксана Головина - Сердце зверя [СИ]](/uploads/posts/books/57100/57100.jpg)