Олдос Хаксли - Обезьяна и сущность
Пять тысяч миль проспектов, улиц,
Автомобилей полтора мильона,
И больше, чем везде: чем в Акроне - резиновых изделий,
Чем у Советов - целлюлозы,
Чем у Нью-Рошелле - всякого нейлона,
Чем в Буффало - бюстгальтеров,
Чем в Денвере - дезодорантов,
Чем где угодно - апельсинов,
Там девушки и выше, и красивей
На Западе, в Великой Мерзополии.
Теперь камера уже всего в пяти милях от земли, и нам становится все яснее, что Великая Мерзополия теперь лишь тень города, что один из крупнейших в мире оазисов превратился в грандиозное скопление руин среди полного запустения. На улицах ничто не шелохнется. На бетоне выросли песчаные дюны. Бульваров, обсаженных пальмами и перечными деревьями, нет и в помине.
Камера опускается к большому прямоугольному кладбищу, лежащему между железобетонными башнями Голливуда и Уилширского бульвара. Мы приземляемся, проходим под сводчатыми воротами; камера движется между надгробными памятниками. Миниатюрная пирамида. Готическая караульная будка. Мраморный саркофаг, поддерживаемый плачущими серафимами. Статуя Гедды Бодди больше натуральной величины. "Всеми признанная, - гласит надпись на пьедестале, любимица публики номер один. "Впряги звезду в свою колесницу"". Мы впрягаем и движемся дальше, как вдруг среди этого запустения видим группку людей. Она состоит из четырех мужчин, заросших густыми бородами и довольно-таки грязных, и двух молодых женщин; все они возятся с лопатами - кто внутри открытой могилы, кто рядом, все одеты в одинаково ветхие домотканые рубахи и штаны. Поверх этих непритязательных одежд на каждом надет небольшой квадратный фартук, на котором алой шерстью вышито слово "нет". Кроме того, у девушек на рубахах, на каждой груди, нашито по круглой заплате с такой же надписью, а сзади, на штанах, две заплаты побольше - на каждой ягодице. Таким образом, три недвусмысленных отказа встречают нас, когда девушки приближаются, и еще два - на манер парфянских стрел, - когда удаляются.
На крыше ближайшего мавзолея, наблюдая за работающими, сидит мужчина, которому уже перевалило за сорок; он высок, крепок, темноглаз и горбонос, словно алжирский пират. Вьющаяся черная борода оттеняет его влажные, красные и полные губы. Одет он несколько несообразно: в немного узкий для него светло-серый костюм покроя середины двадцатого века. Когда мы видим мужчину в первый раз, он сосредоточенно стрижет ногти.
В кадре снова могильщики. Один из них, самый молодой и красивый, поднимает голову, исподтишка бросает взгляд на сидящего на крыше надсмотрщика и, увидев, что тот занят ногтями, с вожделением смотрит на пухленькую девушку, которая налегает на лопату рядом с ним. Крупный план: две запрещающие заплаты "нет" и еще одно "нет" становятся тем больше, чем с большей жадностью он смотрит. Предвкушая восхитительное прикосновение, он делает ладонь чашечкой и для пробы нерешительно протягивает руку, но тут же, внезапно поборов искушение, резко ее отдергивает. Закусив губу, молодой человек отворачивается и с удвоенным рвением вновь принимается копать.
Вдруг одна из лопат ударяется обо что-то твердое. Слышится радостный крик, и работа закипела. Через несколько минут наверх поднимается красивый гроб красного дерева.
- Ломайте.
- Хорошо, вождь.
Раздаются скрип и треск ломающегося дерева.
- Мужчина или женщина?
- Мужчина.
- Прекрасно! Вываливайте.
С криками "раз-два, взяли!" работники переворачивают гроб; труп вываливается на землю. Старший из бородатых могильщиков становится рядом с ним на колени и начинает методично снимать с тела часы и драгоценности.
Рассказчик
Благодаря искусству бальзамировщика и сухому климату останки директора пивоваренной корпорации "Золотое правило" выглядят так, словно их предали земле только вчера. Щеки директора, нарумяненные специалистом из похоронного бюро, все еще младенчески розовы. Уголки губ, подтянутые вверх для создания вечной улыбки, придают круглому, блинообразному лицу приводящее в бешенство загадочное выражение мадонны Бельтраффио.
Внезапно на плечи стоящего на коленях могильщика обрушивается удар арапника. Камера отъезжает, и мы видим вождя: в грозной позе, с плетью в руке, он стоит на своей мраморной горе Синайской, словно воплощение божественного отмщения.
- Отдай кольцо!
- Какое кольцо? - заикаясь, спрашивает могильщик. Вместо ответа вождь наносит ему еще несколько ударов.
- Не надо! Ох, не надо! Я отдам, отдам! Не надо!
Преступник засовывает два пальца за щеку и несколько неуклюже выуживает оттуда красивое бриллиантовое кольцо, которое покойный пивовар купил себе во время Второй мировой войны, когда дела шли так замечательно.
- Положи туда, вместе с другими вещами, - приказывает вождь и, после того как приказ выполнен, с мрачным удовольствием добавляет: - Двадцать пять плетей - вот что ты получишь сегодня вечером.
Громко стеная, могильщик молит о снисхождении - только на этот раз. Учитывая, что завтра Велиалов день... К тому же он стар, он честно трудился всю жизнь, дослужился до помощника надзирателя...
- Такова демократия, - обрывает его вождь. - Перед законом все мы равны. А закон гласит: все принадлежит пролетариату, иными словами, государству. А какое наказание ждет того, кто ограбил государство? - В безмолвном горе гробовщик вскидывает на него взгляд. - Так какое? - занося плеть, рявкает вождь.
- Двадцать пять плетей, - слышится почти беззвучный ответ.
- Правильно! С этим мы разобрались, не так ли? А теперь посмотрим, как там у него с одеждой.
Та из девушек, что помоложе и постройнее, наклоняется и ощупывает черный двубортный пиджак трупа.
- Вещь неплохая, - говорит она. - И никаких пятен. Из него ничего не вытекло.
- Я примерю, - решает вождь.
Не без труда могильщики снимают с покойника брюки, пиджак и рубашку, после чего сбрасывают оставшееся в нижнем белье тело обратно в могилу и засыпают его землей. Тем временем вождь берет одежду, критически хмыкает, затем скидывает жемчужно-серый пиджак, принадлежавший когда-то начальнику производства "Западно-шекспировской киностудии", и всовывает руки в более консервативное одеяние, хорошо сочетавшееся с портетом и "Золотым правилом".
Рассказчик
Поставьте себя на его место. Быть может, вы не знаете, что хорошая чесальная машина состоит из барабана и двух подающих валиков, а также разнообразных игольчатых и чистильных валиков, курьерчиков, приемных барабанов и тому подобного. А если у вас нет чесальных машин или механических ткацких станков, если у вас нет электродвигателей, чтобы приводить их в движение, нет динамо-машин, чтобы вырабатывать электричество, нет угля, чтобы поднимать пар, нет печей, чтобы плавить сталь, - что ж, в этом случае, чтобы иметь приличную одежду, вам, очевидно, остается рассчитывать на кладбища, где зарыты те, кто пользовался всеми этими благами. Но пока повсюду наблюдалась высокая радиация, даже кладбищами нельзя было пользоваться. В течение трех поколений жалкие остатки человечества, пережившие заключительную фазу технического прогресса, кое-как перебивались в полном одичании. Только в последние тридцать лет они смогли без опасений пользоваться погребенными остатками du confort moderne {современных удобств (фр.).}.
