Андрей Жвалевский - Те, которые
– Да хрен с ним – со мной! Ты, главно, не умирай, да? Если и ты еще…
Снова бульканье. Я открыл рот, чтобы уточнить, что значит «и ты еще», но Меценат снова говорил.
– Я мог их всех спасти, ты понял? Надо было просто все сделать правильно! А я не смог! Хотя я ведь пер по колее! Потому что мне надо туда попасть! И все исправить… Но тебя!.. Но ты!.. Я так думаю, тебя можно спасти, и не сходя с колеи! Понимаешь? Ты живой?! Тебе плохо?!
Эк его расколбасило…
– Я живой, – успокоил я разволновавшегося Диму, – мне не плохо. Мне удивительно. Какая колея? Что ты несешь?
– Да неважно! Колея у каждого своя… Просто…
Он вдруг опустился до театрального шепота.
– Я живу уже во второй раз…
Я окаменел. Или поплыл. Или черт знает что со мной стало. «Во второй раз»? Он – такой же, как я?! То есть не совсем такой, я-то уже тысячный раз живу, или стотысячный, а он – всего второй… Но он – тоже?.. Я не один такой в мире?!..
Да, кажется, сегодня мне пригодится помощь бригады кардиологов, что вторую неделю тусуется в домике для гостей. Сердце работает с перебоями.
– Ты… – я вдруг понял, что не могу подобрать нужное слово, – ты… переселяешься в другие тела?
Сказал – и стало мучительно стыдно. Есть вещи, которые оказываются глупостями, как только произнесешь их вслух.
Хорошо, что Меценат смертельно пьян.
– Нет, – ответил он, нимало не удивившись, – я в свое тело вселился. Но по второму разу. Я, понимаешь, жил, жил… А потом ррраз…
Наверное, он что-то показывал руками, забыв про темноту и мою незрячесть.
– …и я снова молодой. – Меценат явно хвастался. – Но все помню! Все будущее помню! И про Тошку, и про отца, и про тебя…
Тут он снова встревожился.
– Только ты не помирай, ладно? Нет, когда-нибудь потом, когда будешь старый и дряхлый – тогда ладно… Тогда все помрем. Но в ближайшее время… Нет, я точно скажу: 13 августа помирать не смей! А то я тебя…
И вдруг он заплакал. Горько и жалко, как ребенок, который смотрит на любимого щенка и просит: «Шарик! Ко мне! Встань, Шарик!». А Шарик валяется на дороге, сбитый самосвалом, и может только поскуливать. Я нашел руку Мецената и погладил ее.
– Дима, ты чего? Ты успокойся!
Он не схватил мою руку, наоборот, словно столбняк на него напал. Сидел и шептал:
– Не умирай!.. Я никого!.. Все… так хоть ты!..
Я гладил его по руке, но он плакал все горше и горше.
– Миша! – негромко крикнул я.
Тут же распахнулась дверь, и Миша, причитая и успокаивая, повел Мецената из спальни.
* * *Мы ни разу не вспоминали события того вечера – ни я, ни Меценат, ни тем более Миша. Но по мере приближения 13 августа мне становилось как-то не по себе. Вот странно: неисчислимое количество раз приходилось умирать, даже убивать себя или лезть под пули – никогда не было страшно. Наверное, потому, что смерть была всегда либо внезапной, либо спланированной. А тут… Я впервые понял, что это такое – страх смерти. Он ведь был и у меня когда-то… наверняка был, но выветрился за время болтания от тела к телу, от оболочки к оболочке. И вот – проснулся снова.
Я много и с фантазией работал. Миша стоял на стреме, отлавливая папарацци и что-то делая с моими деньгами (он рассказывал про какие-то вклады и фонды, но я старался не вникать). Меценат периодически заезжал, спрашивал, не нужно ли чего. Дважды мягко предложил пройти обследование у специалистов. Один раз я мягко отказался. Второй – 11 августа – согласился. И, судя по вырвавшемуся у Мецената вздоху облегчения, спас себя от многочасовой лекции о пользе медицинских обследований.
Врачи не нашли ничего нового, кроме повышенной усталости и некоторого восстановления зрения. Действительно, какие-то сполохи перед глазами я рассмотрел, но назвать это «зрением» смог бы только безудержный оптимист. Меценат был весел, много говорил о том, как будет здорово, когда (после выставки, разумеется!) я отправлюсь к немецким кудесникам от офтальмологии. Но не забыл по привозе меня домой сдержанно отчитать Мишу за мое переутомление. Миша только пыхтел, даже не пытаясь оправдываться. Заставить меня отдохнуть не смог бы сейчас никто.
Ожидание 13 августа, ожидание неминуемой смерти странным образом повлияло на мою работоспособность. Я словно боялся чего-то не успеть. Как только появлялась возможность, бросался к верстаку и гнул, пилил, точил, заливал, шлифовал…
Иногда мне начинало казаться, что Меценат устроил инсценировку тем вечером. Изобразил пьяного, набормотал непонятного и пугающего, объявил дату «смерти» – все ради повышения производительности творческого труда.
Однако я вспоминал его слезы… Слезы были настоящие. Это зрячего можно обмануть, подсунув ему душещипательную картинку. Когда живешь в темноте, начинаешь различать малейшие нюансы интонации. Дима ревел совершенно искренне, и про 13 августа он ничего не придумал. Он знал.
В конце концов, если есть я – специалист по путешествию между телами, почему бы не быть Диме – специалисту по предсказанию будущего? Он, правда, еще говорил, что живет не в первый раз… Но об этом я старался не думать. Слишком сильное потрясение я тогда пережил. Сначала – надежда найти собрата. Потом – жестокое разочарование.
Так или иначе, вся коллекция, которую мы собирались представить на выставке в сентябре, 12 августа была готова.
* * *Я сидел у верстака в полном спокойствии и с непривычным ощущением – не нужно спешить, придумывать, делать, подгонять. Рядом сидел Меценат. Мы наблюдали, как рабочие выносят последнюю композицию. Вернее, Меценат наблюдал, а я слушал. Композиция была жесткая, угловатая, рабочие шепотом материли ее, вытаскивая на улицу. Там их ждал бдительный Миша, который придирчиво разглядывал, не сломали ли бесценное произведение искусства.
– Как ты ее назвал? – спросил Меценат.
– «Сотка». Она же сотая, последняя.
– И что она делает?
– Ничего.
Меценат хохотнул. Мне стало немного обидно, ведь сначала он должен был спросить: «Как ничего?». Я бы ответил: «А так – ничего!», а потом после уговоров рассказал бы ему свою идею. Вот после этого можно было и хохотать.
– Обиделся? – голос Мецената звучал виновато. – Извини. Просто… я сообразительный. Решил показать поклонникам язык?
– Решил. Наверняка найдется какой-нибудь особо чувствительный, кто скажет, что в «Сотке» у него селезенка екает или камни из почек выходят. А остальные подхватят.
Меценат хохотнул еще раз. Так уже было. На весенний вернисаж одну работу – «Аврору» – притащили ненастроенную. Я приехал на экспозицию только после обеда (телевизионщики задержали), что не помешало нескольким поп-звездам заявить, что у них в «Авроре» возникает неодолимая эрекция. Некоторые, говорят, даже демонстрировали восхищенной публике. Поп-идол прошлого Николай Лебяжий со слезами на глазах просил продать ему композицию немедленно, так как у него молодая жена и большие планы на медовый месяц. Я, когда все это узнал, разозлился и не стал ничего настраивать. И эти уроды всю недели ходили на мой вернисаж повышать себе потенцию!
