Сергей Лексутов - Полночный путь
На что купец насмешливо возразил:
— Ты ж в нее не влезешь…
И тут Шарап узнал купца, радостно взревел:
— Торг! Друже! Все торгуешься?!
Купец повернулся, тут и Звяга его узнал, заорал, раскидывая руки в стороны:
— Торг! Давай обнимемся! Это ж надо, думал, что не свидимся… А и правду сказывают — тесен мир…
Просияв, Торг кинулся навстречу. Пока тискали друг друга в могучих объятиях, Батута ошеломленно наблюдал, разинув рот от изумления. Высвободившись из объятий, Торг досадливо махнул рукой:
— Да вишь, доспехи — явно военная добыча, а он скостить не хочет…
Шарап помотал головой, широко ухмыльнулся:
— Ты, Торг, кого надуть хочешь? Это ж знатнейший киевский оружейник — Батута! А на военную добычу скидка делается лишь на починку. А уж сколько стоит починка — Батута лучше тебя знает.
Торг оглядел Батуту, сказал:
— Так он с вами?
Шарап весело хлопнул Торга по плечу, сказал:
— Это ж брат Сериков! Помнишь Серика?
— Как же не помнить… — протянул купец. — А он чего не с вами? Неужто пал на стенах Киева?! — Торг с ужасом уставился на Шарапа. — Ой, жа-алко… Какой парень был…
— Типун тебе на язык! — Шарап для верности поплевал через левое плечо. — Серик еще прошлой зимой ушел в долгий поход…
— Погодь, погодь… В какой такой поход? Уж не в сибирский ли?
— В сибирский… Ты тоже знаешь?
— Слыхал краем уха… — уклончиво протянул Торг. — Обидели нас киевляне да северские купцы; не пригласили в долю смолян… — повернувшись к Батуте, Торг сказал: — Ладно, беру доспехи по твоей цене…
Звяга спросил:
— Послушай, Торг, ты, вроде, другим товаром торговал? Чего на оружие-то перешел?
— Шибко выгодно стало… — равнодушно промолвил Торг. — Будто весь мир на войну собрался…
Работник купца принялся таскать тяжелый товар на улицу. Шарап сказал:
— А ты, Торг, оставайся. Щас пировать будем. Нам с Гвоздилой как следует проститься надо. Мы ж с ним на киевских заборолах стояли…
С улицы ввалились дружинники, веселые и довольные. Ссыпали на стол серебро, и за коней, и за оружие — получилась основательная куча. Чинно расселись вокруг стола. Во главе сел Гвоздило, оглядел всех, сказал веско:
— Поскольку особого уговора у нас с Шарапом и Звягой не было, делить будем по вкладу каждого в победу. Это справедливо?
Дружинники в полголоса загудели:
— Справедливо, справедливо… Без Шарапа и Звяги, да ихних отроков, порубали бы нас в капусту…
Гвоздило принялся делить серебро. Шарап сразу сообразил, что человек он бывалый; в куче были и половецкие монеты, и ляшские, и германские, и какие-то вовсе неведомые, не считая русских гривен и рублей. Однако сотник безошибочно определял достоинство каждой. Поделил добычу он быстро, и обиженных не оказалось; видать чтили и уважали своего сотника воины. Сложив свою долю в кошель, он заорал:
— Хозяин! Вина и еды на всю ораву! Я говорю на всю — значит, всех постояльцев приглашаю на пир! — и, подмигнув своим соратникам, потише сказал: — А вот пировать будем в складчину… — и, вынув из кошеля монету, пихнул ее по столу на середину.
На дармовщинку всяк попировать горазд; постояльцы с веселым гомоном принялись рассаживаться за столами. Бабы отвели детей в светелку, накрыли им на стол и вернулись к столам. Редко так доводилось попировать; с женами да соратниками. Шарап и Звяга сидели рядышком, у каждого по правую руку — верная жена. Но было грустно; уходила вся прошлая жизнь, теперь даже могилы предков будет навестить весьма затруднительно.
Сидевший рядом с Шарапом Гвоздило, встал, поднял кружку, полную до краев, сказал, перекрывая гам своим глубоким и звонким, будто колокольный звон, голосом:
— Давайте поднимем кружки за павших на стенах Киева, и да пусть пухом будет им земля…
Мужики встали, бабы остались сидеть, все выпили, поставили кружки, и повисло молчание; никто не решался ни заговорить, ни начать есть. Наконец тишину нарушил невзрачный мужичок, который выбрался из угла и начал пробираться явно в сторону Гвоздилы. Подойдя, он спросил:
— Дак вы с Киева?
Шарап кивнул, обронил:
— С Киева…
— А давно оттуда?
— С осени…
Мужик помотал головой, проговорил:
— Выходит, не знаете…
— Чего мы не знаем? А ну-ка, садись… — Шарап подвинулся.
Мужичок присел на лавку, помолчал, наконец, заговорил:
— Я небогатый купчик, лишь два раза за товаром в Ольвию хожу; раз зимой, на санях, и раз летом, на ладье. Одна у меня ладейка… Ты волхва Чурилу, знаешь?
Шарап пожал плечами:
— Кто ж из киевлян его не знает… — и потянулся к миске с густыми, наваристыми щами.
— Так вот, я к нему тоже часто заезжал, даже когда и окрестился — сильный был волхв…
Шарап опустил ложку, не донеся ее до рта, спросил тихо:
— Это как так — был?..
— Сожгли его папежники… — тихо обронил мужик, и тяжко вздохнул.
Шарап положил ложку на край миски, медленно протянул:
— Та-ак… — уплетавшие щи Звяга с Гвоздилой опустили ложки, сидевший с другой стороны Батута тоже насторожился. — Как чувствовал он приближение смерти… — выдохнул Шарап.
— Ты еще не дослушал, — продолжал мужик, низко склоняясь к столу и боязливо озираясь вокруг, — перед смертью волхв успел порчу наслать на Киев, да попы латинянские, что вслед за Рюриком понаехали, общими усилиями ту порчу отразили, и теперь вокруг Киева страшные дела творятся: видели не раз всадника без головы, видели и, наоборот, всадников с бычьими головами и бычьими же ногами… А еще видели всадников, с ног до головы закованных в латы, и кони у них закованы в латы, а зовут тех всадников — таурмени…
— Ну, эту байку мы уж не раз слыхали… — отмахнулся Шарап. — Серик из-за нее даже чуть Рюрикова дружинника не зарубил… Да-а… Жаль Чурилу, последний волхв во всей Киевской земле, Черниговской, и Новгород-Северской. И чего папежники к нам лезут? Своих земель, што ль, мало?..
Дохлебавший щи Гвоздило, сказал:
— Я с князем Романом в ляшской земле был, это по ранению пришлось на Киев уйти. Так вот, беседовал я с одним мудрым человеком в тамошнем монастыре…
— Ты што, по-ляшски разумеешь? — насмешливо спросил Звяга.
Гвоздило удивленно глянул на него, спросил:
— А ты ляхов разве не видел? Ихний язык от нашего почти неотличим.
— Да-а?.. — изумился Звяга.
— Долго я в том монастыре просидел — то дозор был, я с десятком сидел. Так вот, этот мудрый человек мне все про веру обсказал. Сначала все были в одной вере: ромеи, германцы, фряги, франки, ляхи и прочие народы, что населяют земли от южного моря, до северного, и от закатного моря, до наших, русских земель. Княгиня Ольга приняла христианство от германского императора, и тогда же привезла на Русь христианских попов. С тех пор и начала Русь помаленьку креститься. А потом германцы, франки, фрязи, ляхи и еще кое-кто, в своей вере от ромеев откачнулись. С тех пор они зовутся латинянами, а мы с ромеями — православными.
