Роберт Хайнлайн - Миры Роберта Хайнлайна. Книга 12
Одна из вещей, которую он узнал, дала ему новую пищу для мучительных размышлений; человечки в некотором роде победили смерть.
Поскольку каждое их «эго» существовало во множестве тел, смерть одного из тел не влекла за собой смерти «эго». Все воспоминания и весь опыт, накопленный данным телом, с его смертью не исчезали безвозвратно. Физическая потеря возмещалась приемом в группу нового члена из молодых. Но групповое «эго» умереть не могло, разве что были бы уничтожены все тела, из которых оно состояло. Таким образом, существование индивидуумов в обществе человечков было непрерывным, фактически вечным.
Их «молодежь» до «свадьбы», или вступления в группу, располагала Самыми зачаточными, инстинктивными навыками разумного поведения и, похоже, совсем не осознавала себя. Старшие ожидали от них в отношении умственной деятельности не больше, чем люди от зародыша в утробе матери. На попечении каждой из «эго»-групп всегда находилось много этих несамостоятельных особей, за которыми ухаживали, как за любимыми собачками или беспомощными детьми, хотя часто «новички» не отличались по возрасту от старших.
Лазарус устал от райской жизни раньше, чем большинство его собратьев.
— Так дальше продолжаться не может, — пожаловался он Либби, валявшемуся рядом с ним на травке.
— Вас что-то тревожит?
— Ничего конкретного. — Лазарус установил свой нож острием на сгибе локтя, крутанул другой рукой и понаблюдал за тем, как нож воткнулся в мягкий дерн. — Просто все это напоминает мне хороший зоопарк. И будущее нам светит точь-в-точь такое же, как его обитателям. — Он горестно крякнул и добавил: — Прямо какая-то Страна Забвения!
— Ну а все же, что конкретно вас беспокоит?
— Ничего. Именно это-то меня и настораживает. Если откровенно, Энди, ты ничего подозрительного не видишь в том, что мы оказались на подобном пастбище?
Либби застенчиво улыбнулся:
— Нет. Наверное, это у меня от природы. Ведь я родился среди таких же лугов. У нас обычно рассуждали просто: «Коли дождик не каплет, так и крыша не течет, а уж коли дождь, так ничего с этим не поделаешь». Сдается мне, по такому принципу тоже можно жить. Что же вам не нравится?
— Знаешь, — бледно-голубые глаза Лазаруса уставились вдаль, он на время перестал играть в ножички, — однажды, когда я был еще молод, оказался я как-то в южных морях…
— На Гавайях?
— Нет, гораздо южнее. Понятия не имею, как это место называется теперь… Трудно мне тогда пришлось, очень трудно. Я был вынужден даже продать свой секстант и очень скоро уже вполне мог сойти за туземца. Я полностью уподобился местным дикарям, и такая житуха стала казаться мне вполне сносной. Но в один прекрасный момент мне довелось взглянуть на себя в зеркало… — Лазарус тяжело вздохнул. — Так вот, я очертя голову кинулся прочь оттуда и с трудом нашел себе место ка шаланде, груженной сырыми кожами. Ты понимаешь, как отчаянно я стремился вырваться из этой идиллии?
Либби ничего не ответил.
— Как ты проводишь время? — не унимался Лазарус.
— Я-то? Как всегда. Размышляю о математике. Пытаюсь разработать принцип межзвездных перелетов, подобный тому, с помощью которого нас забросили сюда.
— Ну и как? Успешно? — внезапно насторожился Лазарус.
— Пока еще нет. Дайте срок. Иногда смотрю на облака. Ведь почти во всем можно найти удивительные математические соотношения, если только знать, что ищешь. В кругах на воде, в форме женской груди — изящные функции пятого порядка.
— Что? Ты имеешь в виду четвертый порядок, наверное?
— Нет, пятый. Вы забываете о времени. Я люблю уравнения пятого порядка… — мечтательно протянул Либби.
— Уф-ф-ф! — вздохнул Лазарус и поднялся. — Все это, конечно, очень интересно, но не для меня.
— Собираешься куда-нибудь?
— Хочу прогуляться.
Лазарус отправился на север. Он шел до самого вечера, а когда стемнело, улегся ночевать прямо на землю. На рассвете он поднялся и побрел дальше. За первым днем последовал второй, за вторым третий. Идти было легко, поход скорее напоминал прогулку по парку… даже слишком напоминал, с точки зрения Лазаруса. Сейчас он готов был многое отдать за один только вид какого-нибудь вулкана или стоящего водопада.
Плодовые деревья иногда казались странными на вид, но росли во множестве, и плоды на них были вполне удовлетворительными на вкус. Довольно часто ему встречались человечки, поодиночке или группами, спешившие по своим таинственным делам. Они ни разу не побеспокоили его и не спросили, куда он направляется, а просто приветствовали его с обычным видом давних друзей. Он уже начал подумывать, встретится ли ему вообще хоть один не знакомый с ним человечек. У Лазаруса появилось ощущение, что за ним следят.
Постепенно ночи становились холоднее, а дни суровее. Человечки попадались все реже и реже. Когда Лазарус за целый день пути не встретил ни одного аборигена, он остановился на ночевку и провел на том же месте весь следующий день, посвятив его исследованию своего душевного состояния.
Ему пришлось признать, что нет серьезной причины недолюбливать планету и ее обитателей. Но он тем не менее был совершенно уверен, что они ему не по вкусу. Никакая философия, о которой он слышал и читал, не говорила ничего толкового о смысле человеческой жизни или о том, как ему следует правильно жить. Нежиться под лучами солнца кому-то, может, и доставляло большое удовольствие, но только не ему.
Он это знал совершенно точно, хотя и не смог объяснить, откуда у него такая уверенность.
Решение, предопределявшее участь Семей, казалось ему сейчас роковой ошибкой. Более мужественным было бы остаться и бороться за свои права, даже если в этой борьбе Семьям предстояло бы погибнуть. Вместо этого они пролетели половину Вселенной, — Лазарус всегда был максималистом в оценках, — чтобы найти себе тихий угол. Они нашли один, но он оказался уже занят созданиями, настолько превосходившими людей по развитию, что сосуществовать с ними было невозможно… более того, настолько уверенными в своем превосходстве, что они не истребили своих непрошенных гостей, а зашвырнули их на эту стриженную лужайку для гольфа.
Уже сами по себе подобные действия следовало рассматривать как издевательство. «Новые Рубежи» стали кульминацией пятисотлетнего развития технической мысли человечества, вершиной того, что мог создать человек, — а корабль швырнули через бездны пространства с такой легкостью, с какой ребенок посадил бы в гнездо выпавшего птенца.
Человечки вроде бы не собирались выживать людей с планеты, но и они по-своему деморализовали их не меньше, чем боги Джокайры. Один отдельно взятый абориген был наделен сознанием младенца, однако их групповой интеллект оставлял далеко позади лучшие умы человечества. Даже Энди. Людям нечего и надеяться на то, что они когда-нибудь достигнут подобного уровня. С таким же успехом кустарная мастерская могла бы соперничать с автоматизированной кибернетической фабрикой. Пойди люди — ведь это возможно — на объединение в подобные группы, — в чем Лазарус искренне сомневался, — они утратили бы — и в этом Лазарус был совершенно убежден — то, что делало их людьми.
