Евгений Войскунский - Девичьи сны
— Так мне и надо… стерве такой… Ну, быстренько! Поехали!
— Да, мы не ожидали, что потеряем сознание. Вообще риск был, конечно, страшный. Но, понимаешь ли, бывает у человека такое… либо ты способен отстоять дело своей жизни и ради этого снимаешь с себя тормоз самозащиты… либо ты отступаешь. И вовсе не надо, отступив, проклинать себя за малодушие: нет ничего постыдного в том, что человек слушается естественного голоса благоразумия…
Но ты должен знать: бывали случаи, когда ученые ставили опыт на себе. Их никто не вынуждал. Просто они не могли иначе.
Мы со Штейнбергом, во всяком случае, не видели другого выхода.
Шок был глубокий. Возможно, если бы Вера Никандровна каким-то образом не учуяла, не забила тревогу, мы бы из него не выкарабкались. Возможно, мы переоценили защитные силы организма, когда рассчитывали дозу инъекции. Штейнберг пришел в себя в машине «скорой помощи». Я очнулся уже в больнице. Было почему-то больно глазам. От света. И языком было трудно шевелить… Ну да ладно. Главное — мы выжили и уже через неделю вышли из больницы.
Еще лежа в палате, я решил, что уйду из института. Ясно же было, что после того как я обложил Рогачева, мне у него в отделе не работать. Штейнберг популярно объяснил, что я, оскорбив Рогачева, поступил как отец Бени Крика, который слыл грубияном среди одесских биндюжников. Да я и сам понимал, что сделал непоправимую глупость: ведь придется уйти теперь, когда начинается новая — и очень важная — стадия работы… Должен признаться, я немало страдал от собственной невыдержанности, невоспитанности… Пережитая война, долгая морская служба — не оправдание. Интеллигентный человек не имеет права на такие срывы.
Словом, ушел я из института. Перед этим попросил у Рогачева извинения, и он великодушно простил мою выходку, предложил остаться и работать дальше — но я ушел. Что-то разладилось в самой системе наших отношений. И ведь я еще не знал тогда… Узнал только месяца три спустя… когда наступила прекрасная пора белых ночей…
Светлым майским вечером в комнате двое — Круглов и девятилетний Костя. В открытое окно вливается привычный шум улицы — голоса и шарканье ног, дребезжание трамвая на повороте.
Круглов работает за столом: на листе ватмана, прижатом по углам книгами и будильником, чертит какую-то схему. А Костя лежит на диване и читает. Он лежит на животе, подперев ладонями голову, и время от времени, не отрываясь от книги, задает вопросы.
— Пап, что такое наяда?
— Наяда? — Круглов морщит лоб. — Ну, это у греков нимфа была… морская или речная, что ли. Сказочное существо.
— А что такое ас-те-ро-фи-тон?
— Это что-то растительное: фитон. Кажется, вид водорослей. — Круглов принимается раскрашивать схему акварельными красками. — Ну и словечки выкапываешь, Костя. Что ты читаешь?
— «80 тысяч верст под водой». Как капитан Немо и Аронакс гуляют по дну океана. Ух, здорово!
— А уроки ты сделал? — осведомляется Круглов.
— Угу.
Продолжительный звонок у входной двери. Костя идет открывать, впускает в комнату женщину очень строгого вида, в зеленом плаще-болонье.
— Пахомова, председатель жэка. — Она устремляет на Круглова немигающий пристальный взгляд. — Как ваша фамилия, гражданин?
— Круглов.
— Имя-отчество?
— Георгий Петрович. Садитесь, пожалуйста. — Он придвигает ей стул.
Но Пахомова не в гости пришла и рассиживаться тут не собирается. Она достает из сумки папку, листает бумаги.
— Где вы прописаны?
— На Марата, 36. Я снял у Арутюнова квартиру официально, у вас в жэке не возражали. Арутюнов мой старый товарищ по флотской службе…
— Сколько вы собираетесь здесь прожить?
— Вероятно, до конца его заграничной командировки. Потому что с квартирой мне…
— Где вы работаете, Круглов?
— Я ушел с работы. В сентябре начну преподавать в школе.
— Вы не работаете три месяца.
— Два с половиной. Я же объясняю вам: с нового учебного года приступлю к преподавательской работе. Есть договоренность на этот счет. В середине учебного года устроиться практически невозможно.
— У вас семья, так? На что вы живете?
— Ну… во-первых, работает жена. Во-вторых, я подрабатываю. Вот, — показывает он на ватман, расстеленный на столе, — делаю наглядные пособия для школьного кабинета биологии.
Пахомова и бровью не повела на наглядное пособие.
— Должна вас предупредить, гражданин. Поступил сигнал от жильцов. Живете не по месту прописки, нигде не работаете.
— Я же объясняю…
— Для устройства на работу вам дается две недели. Если через этот срок не представите справку с места работы, то придется действовать по закону.
— По какому закону?
— Сами знаете. За тунеядство.
— Я тунеядец?! Да вы… — Круглову воздуху не хватает, он судорожно глотнул. — Как вы смеете…
— Я предупредила, — холодно обрывает председатель жэка. — До свидания.
Твердо прошагала к выходу. Костя запирает за ней дверь и возвращается к своему дивану, к Жюлю Верну. Вдруг, кинув взгляд на отца, замечает: что-то неладно. Круглов стоит неподвижно, вцепившись в спинку стула, и лицо у него такое… такое… Костя пугается:
— Пап, что с тобой? Ты слышишь?.. Папа! — Он вскакивает, тормошит отца. — Что с тобой?
— Ничего, — тихо говорит Круглов. — Который час?
Костя смотрит на будильник.
— Без двадцати десять. Пап, ты как будто окаменел…
Круглов наконец оторвал руки от спинки стула. Идет к телефону, крутит диск.
— Люба? Привет. Маша у тебя?
— Здравствуй, Юра. Да, Маша у меня… — отвечает Люба Куликовская.
— Позови, пожалуйста.
— Она только что вышла, Юра…
В передней щелкает замок. Круглов с трубкой у уха смотрит на вошедшую Машу и говорит:
— Понятно. Она только что вышла от тебя, села на самолет и мигом прилетела домой. Спокойной ночи, Люба.
Кладет трубку. Маша, надев домашние туфли, поправляет перед зеркалом прическу. Она, разумеется, сразу поняла смысл того, что сказал в трубку Круглов, но ничем не выказывает ни смущения, ни смятения. Маша — абсолютно спокойна.
— Вы поужинали?
— Да, — отвечает Круглов, задумчиво глядя на нее. — Мы с Костей пили чай и ели чайную колбасу.
— Пойду тоже попью. Костя, умываться и спать. Слышишь?
— Угу. — Костя на диване переворачивает страницу.
* * *В кухне Круглов, прислонясь к косяку двери, смотрит как Маша ставит на газ чайник, вынимает из холодильника еду.
— Попьешь чай?
— Попью. — Он садится за стол. — Почему не попить чаю со своей женой поздним вечером.
