Юрий Брайдер - За веру, царя и социалистическое отечество
— Нет. лучше застрелиться! — Керенский сел, обхватив голову руками. Казалось, еще чуть-чуть, и он разрыдается.
— Мысль здравая, но несколько запоздавшая. Стреляться надо было неделю назад, когда вы еще представляли собой какую-то политическую силу.
— Это крах… Это гибель России. — Теперь, когда позерство и напускная бравада исчезли, перед Ридом предстал слабый заурядный человечишка — очень несчастный и бесконечно одинокий. Власть, данная для того, чтобы принуждать и подавлять других, раздавила его самого.
— За Россию можете не беспокоиться, — сказан Рид. — Она пройдет через все круги ада, но уцелеет. У вас впереди долгая и сравнительно благополучная жизнь. Вы надолго переживете всех своих политических противников. Вот уж чьей участи не позавидуешь… Впрочем, теперь вы частное лицо и должны беспокоиться только о себе самом. Прощайте, Александр Федорович.
— Разве мы не увидимся в Америке? — произнес Керенский слабым голосом.
— Нет, мне суждено умереть здесь.
— Блажен тот, кто знает уготовленную ему судьбу…
Красногвардейские костры окружали Зимний дворец плотным кольцом, словно логово затравленного зверя. Пронзительный октябрьский ветер то завивал пламя в штопор, то разворачивал его, как багровое полотнище. Взгляд невольно выискивал в толпе тех, кому предстояло сегодня гореть на этих кострах.
Никто ничего толком не знал. Везде митинговали, выдвигая самые разные лозунги. Мосты по нескольку раз в сутки переходили из рук в руки, и в зависимости от того, чья сторона брала верх, то сводились, то разводились.
Над кораблями, присланными Центробалтом в Петроград, метались лучи прожекторов, а сами плавучие крепости казались грозными символами возмездия — божьим (или сатанинским) молотом, занесенным над беззащитным городом, погрязшим в грехе и беззаконии. В эту ночь никто не ложился спать, а все. кто относил себя к неробкому десятку, высыпали на улицы.
Джон Рид, возвращавшийся со спектакля Мариинского театра, попросил извозчика подбросить его поближе к Дворцовой набережной. Тот долго упирался, проклиная самоуправство и подозрительность красногвардейцев, но в конце концов за утроенную плату согласился. Перестрелка не затихала с самого утра, но петроградские рысаки, слава богу, уже перестали пугаться выстрелов — хоть забирай их всех в гвардейскую кавалерию.
К удивлению извозчика, красногвардейские заслоны пропускали Рида беспрепятственно. Благодаря близкому знакомству со Свердловым-Япончиком, он запасся мандатами на все случаи жизни, кроме разве посещения райской обители, где печать Петросовета во внимание не принималась.
Пространство, прилегающее к Зимнему дворцу, заполняли толпы восставших. Почти все были пьяны и в нынешней обстановке абсолютно не ориентировались — одни полагали, что революция уже победила и пора расходить;я по домам, другие, наоборот, предрекали кровавую схватку.
В первых рядах чадили моторами бронеавтомобили, все еще носившие прежние имена — «Рюрик», «Олег», «Игорь» и так далее. Тут же в окружении своих подручных расхаживал и Мишка Япончик, с ног до головы затянутый в скрипучую кожу. С некоторых пор он все меньше походил на легкомысленного одесского налетчика и постепенно приобретал несвойственные ему прежде черты революционного интеллигента, которые составляли самую сволочную часть большевиков.
Впрочем, и прежних своих занятий он не оставлял. Из надежных источников Риду было известно, что Япончик заказал мастерам по изготовлению фальшивых драгоценностей копию большой императорской короны, которой в удобный момент собирался подменить подлинную. Кого он собирался ею короновать? Уж не самого ли себя!
— Пора бы и начинать, — сказал Рид, отпустив извозчика, чья судьба в этой давке могла сложиться весьма плачевно.
— Значит, не пора. Каждый фрукт, прежде чем упасть с дерева, должен созреть. — философски заметил Япончик.
— А кто здесь вообще распоряжается?
— Даже не знаю. Появлялся Дыбеннко со своей бабой, но он что-то не в себе. Вроде как обкуренный. Ленин в Смольном заседает. Только вчера из подполья вышел. Троцкий тоже там. На трибуне распинается. И как только глотку не сорвет…
— Вы хоть Льва Давыдовича с днем рождения поздравили?
— Впервые слышу. И в самом деле?
— Могу побожиться. — Рид ловко перекрестился (при Япончике ему и не такое дозволялось).
— Это надо же так подгадать! День рождения и революция в одну дату.
— Великий человек, что тут поделаешь… А как вам показался Керенский'?
— Мелкий фраер. Вдобавок к авто выпросил у меня еще и бочку газолина. Боялся, что не доедет до места назначения.
— А мне его жалко, — сказал Рид. — Вот она, судьба истинного русского демократа. Отдал всего себя борьбе за счастье народа, а оказался в полном дерьме. Разве это не печально?
— Ясное дело, что не позавидуешь… Тем более что его матросня с пеной у рта ищет. Эти вообще с ума посходили! У них там, в Кронштадте, прямо зверинец какой-то!
Будто бы в подтверждение этих слов со стороны Невы грохнул пушечный выстрел, и снаряд угодил прямиком в фасад Зимнего дворца. Вспышка разрыва на мгновение озарила всю Дворцовую площадь.
— Что же они, башибузуки, делают! — возмутился Япончик, с некоторых пор относившийся к бывшей царской собственности как к своему личному достоянию. — Ведь договаривались садить только холостыми зарядами! Немедленно передать на корабли семафор о прекращении огня!
Многотысячная вооруженная толпа, принявшая орудийный выстрел за сигнал к началу штурма, стронулась с места и, постепенно набирая скорость, устремилась к дворцу. Наперерез ей бросились только что прибывшие из Смольного комиссары военно-революционного комитета — долговязый Подвойский и приземистый Овсеенко, отзывавшийся также на фамилию Антонов. Взятые вместе, они очень напоминали популярную комическую пару — Пата и Паташона.
— Назад! Стой! Приказа к атаке не было! — кричали комиссары, размахивая маузерами.
— Стихия, ничего не поделаешь, — поравнявшись с ними, молвил Джон Рид. — Горную лавину уговорами не остановишь. Да вы не переживайте! Все само образуется. Лучше погрейтесь. Первосортный французский коньячок.
Он протянул комиссарам фляжку, содержимое которой было сдобрено экстрактом гриба псилоцибе. Те отхлебнули хорошенько, и спустя пару минут уже неслись к дворцу с самыми решительными намерениями. Туда же толпа увлекала и Джона Рида.
На его глазах красногвардейцы разоружили юнкеров, не успевших даже передернуть затворы своих винтовок. До насилия, слава богу, дело не дошло, и юнцов под честное слово отпустили восвояси, надавав, правда, затрещин.
