Артем Абрамов - Место покоя Моего
— Зачем?
— Сложи, не бойся. Я не обижу тебя.
Фарисей осторожно вытянул руки и свел лодочкой ладони.
— Выдох — мгновенье, да? — спросил Иешуа, повторяя недавниеслова фарисея. — Верно. Но и мгновенье — часть вечности. Смотри… — И он легко выдохнул воздух в протянутые ладони.
И на них возник абрис — именно так, одни очертания, контур, сквозь который видны были и ладони, и старческая кожа в глубоких линиях жизни, судьбы или любви, площадь, столпившиеся вокруг люди, — просто проявился из прогретого весенним солнышком тонкий призрак храма с четырьмя башнями по углам и с пятой, более высокой, посередине.
— А теперь второе мгновенье — вдох… Иешуа вдохнул, и храм исчез. Фарисей по-прежнему держал ладони вместе, трагически не веря тому, что они пусты.
— Истинно говорю тебе, — сказал Иешуа вконец обалдевшему фарисею, впрочем, и остальные тоже не выглядели материалистами, — твой дом пуст. И в Святая Святых — только пыль и пустота. Там нет Бога. Ему там тесно и душно. А я ухожу. Вспоминай обо мне, книжник, у тебя еще есть время…
И он быстро пошел прочь, все так же окруженный учениками, молчаливый, куда более углубленный в себя, поэтому не видящий протянутых к нему рук, не слышащий криков. Он шел из чужого ему Храма, в котором, по его словам, не было Бога.
А Петр, раздвигая телом толпу, как танк, шел впереди, чувствуя плечом плечо Иоанна, и думал про себя: похоже, что Иешуа приобрел еще одного почитателя. Пока сомневающегося, противящегося услышанному, но умеющего мыслить, а значит, рано или поздно сумеющего понять, что мысль, пусть даже против воли проникшая в душу, в чем-то верна, стоит ее перетереть, привыкнуть к ней, а она за это время приживется, пустит корни, начнет хозяйничать в означенной душе. И все-то с помощью детского трюкас храмом на ладошках, совсем простенького для паранорма, даже тыква-голова на блюде во дворце Ирода была галлюцинацией более сложной, а ведь здравый Иешуа ничем не брезгует в постоянной «ловле чело-веков». Все идет в дело, и все ему помогает.
Интересно бы узнать; как имя этого фарисея? Кем он станет — если станет! в грядущем шествии веры Христовой?..
ДЕЙСТВИЕ — 4. ЭПИЗОД — 5
ИУДЕЯ, ИЕРУСАЛИМ, 27 год от Р.Х., месяц Нисан
Ночевали опять в доме Лазаря. Петр счел, что безопаснее места нет, любое другое окажется новым, с новыми хозяевами, с новыми людьми, которые обязательно явятся вечером в дом, где остановился Машиах; кто среди них возникнет — один Бог знает, а у Петра с Богом отношения были куда более прохладные, нежели у Иешуа, поэтому он решил не рисковать. Час ходу до Вифании, — даже при том, что все устали за день в Иерусалиме смертельно, — все-таки можно вынести, зато там, у Лазаря, — нормальная еда, нормальный сон, никого посторонних, хорошо известная местность и подходы к ней… Петр выставил охрану, определил ребятам время ночных смен и в общем-то чувствовал себя спокойно: в эту ночь ничего произойти не могло, не должно было.
Утром вся компания снова собралась в город. Иешуа хотел все-таки пройти по Терапийону, не исключено — кого-нибудь излечить, потом спуститься к пруду Силоам, или Шилоах, то есть к «источнику, посланному Богом». Название его, что ли, привлекло?.. Хозяйственный Натан был послан на поиски чистого дома без постороннего глазу, где вечером все могли ритуально отужинать, иначе — провести седер. Петр послал с ним Симона, как более обученного охранному делу: проверить подходы к выбранному дому, кто соседи и прочее. Хотя понимал, что на седере ничего не произойдет. Понимал он это еще и потому, что поручил Иоанну на короткое время отпроситься от экскурсии по городу и сходить в дом к Кайафе, чтобы оставить ему записку всего с тремя словами:
«Сегодня после полуночи». Кайафа скорее всего целыми днями пропадал в Храме, но мог ненадолго оказаться и дома. В любом случае кто-нибудь из служек-левитов записку ему отнес бы. Что делать, получив эту записку, Кайафа знал. А Петр придумал для себя причину не идти вместе со всеми, чтобы забежать к себе в дом в Нижнем городе, превратиться, возможно, в римлянина Вителлия, а возможно, в эллина Доментиуса и наконец нанести давно задуманный и сегодня крайне своевременный визит к прокуратору Иудеи и Самарии всаднику Понтию Пилату.
Причина для отлучки была резонной: следовало запастись провиантом на седер, купить хорошего вина и отнести все это в дом, который найдет Натан до времени третьей молитвы, то есть до трех пополудни, чтобы две Марии имели хотя бы три часа — приготовить ужин и собрать на стол, а уже после шести всем собраться за трапезой.
— Как мы узнаем, где будет седер? — спросил Иешуа.
— Шимон и Натан найдут вас, — сказал Петр. Иешуа не спросил, как Симон и Натан отыщут их в многотысячной толпе паломников, пришедших в столицу на Песах. Это было даже Петру ясно: кто в городе не укажет, где сейчас искать Машиаха!..
Начинался последний акт трагедии, финал проекта «Мессия», и Петр волновался, поскольку далеко не все оказывалось в сфере его непосредственного внимания. Он не знал, сумели ли воины Пилата сегодня ночью перехватить и рассеять отряды Вараввы, остановившиеся на ночной привал в пустыне южнее Иерихона, а самого Варавву схватить, заковать в цепи и привести в Иерусалим. Он не знал, насколько за эти дни увеличилась армия паломников в Иерусалиме, которых Иешуа еще десять дней назад позвал в столицу-к себе. Петр видел, что в городе творится нечто невообразимое, людей на улицах явно много больше, чем бывало на Пасху прежде. Он не мог более-менее точно оценить их количество, потому что не видел всех, но даже приблизительно, по тем фрагментам толп, которые попадались на глаза вчера, в Иерусалим пришло не менее десяти двенадцати тысяч. Можно было спросить Иешуа, тот наверняка чувствовал точнее Петра, но спросить значило вызвать удивление у Машиаха: зачем тебе, Кифа, точное число?.. И впрямь — зачем? Петр не знал бы, что ответить…
Что касается Кайафы, тут Петр волновался куда меньше. Первосвященник делал порученное, как уже говорилось, с педантичной точностью ученика-отличника. Петр полагал, что он уже знал результаты римской ночной вылазки, а значит, получив записку или все же сумев перекинуться с Иоанном парой слов — хорошо бы сумел, тогда Петр знал бы судьбу Вараввы! — молниеносно собрал бы свой Малый Синедрион и решил бы судьбу бунтовщиков. Третий осужденный на казнь, кроме Христа и Вараввы, положенный по Канону, наверняка найдется — да хоть бы кто-то из ближних сподвижников зилота.
А уж Пилат, как заявил Кайафе высокородный эллин Доментиус, — это вопрос не для первосвященника. Для положительного решения данного вопроса Петр собирался в крепость Антония, где согласно каноническим текстам и абсолютно вопреки здравому смыслу остановился прокуратор. Здравый смысл, поддержанный, кстати, Клэр в одной из бесед с Петром, утверждал, что Пилат в дни Песаха должен был найти приют во дворце Ирода Великого, где куда менее опасно оставаться: и стены выше, и территория больше. А крепость Антония была крохотным каменным островком, приткнувшимся к западной части северной стены Храма, как раз недалеко от Овечьих ворот. Четыре невысокие башни, не слишком высокие, всего в два человеческих роста, стены, теснотища, дискомфорт, о котором Пилат не вспоминал даже в своей резиденции в Кесарии, не говоря уж о Метрополии, плюс ко всему крепость находилась в самом центре празднующего Песах людского моря. И уж если даже забыть об опасности, то о невероятном круглосуточном шуме забыть невозможно.
