Анастасия Парфенова - Танцующая с Ауте
Тело в моих руках превращается в размытое облако зеленоватого света, растворяется. Как я ни стараюсь удержать его, продлить это последнее мгновение негаданной близости, оно уходит, уходит вновь, уходит навсегда…
Мой голос потрясает пустынные небеса, это крик смертельно раненного животного, крик, в котором нет ничего разумного или человеческого.
Сворачиваюсь в позу эмбриона, позволяю оказавшемуся рядом Раниэлю-Атеро подхватить обмякшее тело, закрываю глаза. Пусто. Больно. Сосредотачиваюсь на боли, на ее знакомой тяжести, на режущем ощущении где-то под лопаткой. Стягиваю все сознание в эту единственную точку, делаю ее центром своего существования. Не отвергать боль, но принять ее. Не наслаждаться ею, не упиваться собственной виновностью, а просто принять, расслабить мышцы, мысли, чувства. Медленно-медленно кулак, в который превратилось все мое существо, начинает разжиматься. Медленно. Напряжение покидает сначала тело, затем душу.
Незаметно возникает ощущение того, что рядом океан. Запах соли, успокаивающее покачивание на исполинских волнах. Привкус лимона на губах. Прикосновение сияющей кожи, мягкое покалывание энергии, запах мяты, запутавшийся в волосах. Аррек…
Представляю безупречное лицо арра, его пальцы, не столь тонкие, как у Иннеллина, но куда более сильные, его спокойную уверенность, его ироническую улыбку. Создаю сен-образ этих воспоминаний, заставляя его обернуться вокруг меня вроде щита, как дараи оборачивают вокруг себя Вероятность.
Запах цветов. Чуть экзотический, тонкий, ни в коем случае не пряный. Запах ночных цветов, таких, что растут высоко в горах среди снежных проталин. Чуть морозный, чуть дразнящий, знакомый.
Открываю глаза.
Я сижу на холодном полу в неизвестном мне онн, пронизанном силой и смертью. В воздухе, в стенах – везде чувствуется знакомое присутствие Хранительницы. Итак, мы выбрались из Ауте.
Шаги совершенно бесшумны, но я, как всегда, замечаю его приближение. Поднимаю глаза, бесстрастно встречая спокойный взгляд темнейшей синевы. Раниэль-Атеро вдруг оказывается не за несколько шагов, а рядом со мной на коленях. Он подносит к моим потрескавшимся губам чашу с водой. Делаю несколько глотков и отклоняюсь, пытаясь разобраться, что же я пропустила.
– Остальные?
– Они не пошли с нами, а прямо из Прохода вернулись в Дериул-онн.
Понимающе склоняю уши. Нечего им тут делать.
Движение отзывается внезапным и оттого еще более мучительным приступом головокружения. На застывшем, почти скульптурном лице Раниэля-Атеро отражается что-то вроде беспокойства.
– Тебе больно?
– Мне тошно.
Он остается недвижим, зная, что если я захочу продолжить, то сделаю это без понуканий.
– Самое мерзкое… Самое мерзкое, что я сделала бы это в любом случае… Понимаешь? Даже не будь он всего лишь личиной, даже не ощущай я за его прикосновениями безумной жажды крови, я бы все равно это сделала. И дело тут не в законах, запрещающих нам быть с умершими, – какие, во имя Ауте, законы для вене? Я поставила политику, какие-то призрачные цели и абстрактные интересы выше любви. И я сделала бы это снова. Бездна милосердная, как я до такого дошла?
Чаша вновь подносится к губам, и я послушно делаю еще один глоток, после чего приходится закрыть глаза и переждать очередной приступ дурноты.
– Давно мы здесь?
– Меньше минуты. Ты поразительно быстро восстанавливаешься.
Пытаюсь встать. Когти бессильно царапают стену, крылья приходится использовать в качестве костылей, но в конце концов мне все-таки удается утвердиться на нижних конечностях. Так, теперь попробуем идти. После первого шага судорожно хватаюсь за злосчастную стену, после второго начинаю сползать вниз, но на третьем удается стоять более-менее прямо. Какой подвиг.
Раниэль-Атеро достаточно долго был рядом с моей мамой, чтобы не предлагать помощь. Умный Древний. Вздумай он играть в галантность, мог бы оказаться с расцарапанным лицом, в результате чего я, скорее всего, была бы размазана по полу. Вот будь тут Аррек, он бы непременно начал изображать из себя благородного рыцаря, протягивать руку, а то и вовсе предлагать себя в качестве средства передвижения. С другой стороны, от Аррека я уже не восприняла бы подобное как оскорбление. Ауте знает почему.
Хочу, чтобы он был здесь. Сейчас. Со мной. Это желание столь неожиданно и нелогично, что на мгновение замираю, пытаясь разобраться, в чем тут дело. Мне ведь вовсе не нравится Аррек, мне в нем не нравится ничего, кроме великолепного тела. И помощи от него в такой ситуации кот наплакал. И совершенно нечего человеку делать у смертного одра той, которую эль-ин приравнивают к богам.
Дивлюсь собственной нерациональности и тут же выбрасываю ее из головы. Раниэль-Атеро откидывает занавес и отступает, придерживая вход открытым для меня. Судорожно сглатываю неизвестно откуда возникший в горле ком и вступаю в комнату.
Мы опоздали.
Полумрак окутывает все милосердной дымкой, дымка похожа на какой-то потусторонний отсвет. Кто-то очень старался очистить ментальное пространство от любого тягостного «мусора», но все-таки что-то такое в воздухе ощущается. Тяжесть. Неизбежность. Недоверие и, как ни странно, облегчение. Хозяйка этого они рада была расстаться с жизнью, и преданный дом готовится следовать за ней в Вечность. Они оба так устали…
Мои ноги вдруг утратили гибкость, тело движется вперед неравномерными толчками. Видение исказилось. Окружающее кажется каким-то далеким, точно я смотрю на картину, на изображение, не имеющее ничего общего с реальностью. Слышу чуть хриплое, прерывистое дыхание и с удивлением понимаю, что это мои собственные судорожные вдохи.
У дальней стены, окруженная тлеющими палочками изысканных благовоний и призрачным трепетом световых бликов, стоит кровать. Хотя правильнее будет назвать это ложем – слишком оно монументально. Черный шелк покрывал втягивает и без того скудное освещение, заставляя угол казаться черной дырой, поглощающей все, до чего может дотянуться.
Ну и ассоциации мне в голову приходят. Диагностично, правда?
Мы опоздали.
Это стало ясно, едва я ступила в комнату, но лишь сейчас я поняла это со всей отчетливостью.
* * *
Медитативный вздох. На негнущихся ногах приближаюсь к ложу.
Запах. Белоснежные цветы горной ночи, обманчивая невзрачность, прячущая пугающие в своей бесконечности глубины.
Чернота ее кожи сливается с угольно-черными простынями, так что не сразу понимаешь, насколько хрупка затерянная в складках шелка фигура, насколько она исхудала, насколько далеко от жизни успела уйти обладательница некогда сильного и лучащегося здоровьем тела. С туауте всегда так: однажды утром, вроде бы ничем не отличающимся от других, ты вдруг чувствуешь – все. Отгорела. Отмучалась. Сил больше нет. После этого близким остается лишь бессильно смотреть, как остывают угли, медленно и мучительно.
