Александр Казанцев - Льды возвращаются
Я торопилась, стремясь высказать все… Я наклонялась к Бурову все ниже, говорила все тише и заглядывала ему в глаза… Я чувствовала или хотела чувствовать, что он понимает меня.
Он улыбнулся мне одними глазами… Если бы он даже не услышал всего, то он понял что-то самое главное… Он прощал меня.
Это было так нужно мне.
Мне? Значит, только для себя я говорила все это? Только мне было нужно все это?
Холодный пот выступил у меня на лбу.
И тут я увидела, как стали тускнеть его глаза, становились стеклянными. Он уходил, он уже ушел, в последний миг лишь откуда-то издалека заглядывая через еще живые глаза. А теперь и они отвердели, угасли…
Меня стало трясти.
— Голубушка, подождите, — забеспокоилась старушка няня.
Она взяла у меня одну руку Бурова, другую я продолжала сжимать. Мне казалось, что она холодеет.
— Нет пульса, — отрывисто сказала старушка и нажала красную кнопку медицинской тревоги.
Мое кресло откатили.
Перед глазами у меня плыли круги. Говорила ли я что-либо Бурову или мне только казалось это?
В палату вошли два врача. Они бросились к кровати.
Обо мне забыли. Я слышала отрывистые слова:
— Шприц… Кислород… Искусственное дыхание… Бригаду сюда…
Входили и выходили люди.
Сердце резанула короткая фраза:
— Клиническая смерть.
Он умер!.. Умер у меня на руках, ульцбнувшись мне глазами, быть может, даже услышав обо всем…
Вкатили стол на колесиках. Быстро положили на него Бурова… Боже мой!.. На него положили труп Бурова и куда-то повезли…
Ужо в морг? Почему такая спешка? Мне хотелось сидеть около него, по-бабьи выть или причитать, плакать, как жене…
Я увидела «лейтенанта». Он стоял лицом к окну и украдкой смахивал слезы. Потом, спохватившись, бросился ко мне:
— Так ужасно, что вы были здесь.
— Нет, — покачала я головой. — Так было нужно. Я успела ему все сказать…
Я смотрела неподвижными сухими глазами перед собой.
— Вы его любили, — сказал он. — Это сразу видно. И мы… мы тоже… Правда, не так, как вы… Но мы работали с ним еще до вас. Сегодня была моя очередь дежурить около него.
Я смотрела на него и думала, что лейтенанты не плачут.
— Вы сильная, — сказал мнимый лейтенант и покатил мое кресло.
Я не таилась от него. Я рыдала. Мне еще предстояло найти силы, чтобы написать обо всем.
Глава третья
МИЛЛИАРД ТРЕЩИН
Я получил вызов в чрезвычайную комиссию американского сената. Каждый американец отлично понимает, что это значит. Не могу оказать, чтобы я испытывал особо приятное чувство. Слава государственного деятеля быстро померкла в моих глазах, и отважная душа моя изменила свое местопребывание, избрав для этого ту часть моего бренного тела, которая считалась уязвимой даже у Ахиллеса.
Чрезвычайная комиссия была создана в связи с оледенением Земли. Возглавлял ее красный сенатор Рыжий Майк, то есть мистер Майкл Никсон, что не предвещало для меня ничего хорошего, так как одновременно со мной туда были вызваны и руководители организации «SOS» — мистер Ральф Рипплайн и мистер Джордж Никсон. В отличие от меня, они, в предвидении такой возможности, предусмотрительно оказались в Африке, где сооружалась столица будущего Малого человечества — Рипптаун.
Естественно, что хозяева Рипптауна отнюдь не собирались являться в комиссию американского сената для дачи показаний, которые «могут быть использованы против них», или для проявления неуважения к сенату при отказе от показаний, что, как известно, карается тюремным заключением.
Я всячески уважал сенат и совсем не уважал тюремное заключение, имея в виду свое собственное. И потому я почтительно явился на вызов.
Мы приехали с Лиз в Вашингтон и поселились все в том же отеле «Лафайет». Надо думать, что мне сейчас меньше всего подходило сравнение с государственным деятелем…
Лиз с ходу потащила меня делать визиты каким-то влиятельным сенаторам. Их оффисы помещались в Капитолии, украшенном снаружи величественным куполом, а внутри скучными бюстами когда-то заседавших здесь сенаторов. Каждому живому сенатору, кроме будущего бюста, полагалось по две комнаты и по одной секретарше. Сенатор сидел в одной комнате, а секретарша в другой, уверяя звонивших по телефонам просителей, что мистер сенатор на заседании, что у него важное совещание, что он… быть может, у самого президента или хотя бы у государственного секретаря, в то время как ее шеф просто пил бренди с другим своим скучающим коллегой, с которым они, принадлежа к разным партиям, смертельно враждовали в зале заседаний и всегда вместе ездили на рыбную ловлю.
Сенаторы важно выслушивали нас с Лиз, сочувственно кивали мудрыми головами с зачесами жидких волос и выражали сожаление, что сами они не входят в «ледяную комиссию». Словом, они могли помочь в моем деле не больше, чем заклинания шамана.
Явиться мне надлежало не в Капитолий, а в какое-то серое здание на Конститьюшн-авеню, где помещался один из второстепенных департаментов, кажется, Управление федеральных резервов.
Под стражу меня не взяли, а предложили войти в пустую серую комнату с жестким стулом перед столом, за которым в креслах непринужденно заседали сенаторы, курили, пили содовую и перелистывали зловещие серые папки.
По-видимому, я чего-то недооценил… Или того, что в «ледяной комиссии» председательствовал Рыжий Майк, или отзвука, который был вызван моими с Лиз начинаниями… Оказалось, что председатель «ледяной комиссии» сената меньше всего придавал значения моей двусмысленной репортерской деятельности. Комиссия проявила живой интерес к моей теперешней деятельности и к «плану Петрарки», как я назвал замысел превращения Юпитера во второе Солнце.
Узнав, что немалые капиталы семейства Мортанов, которыми распоряжалась моя жена, направлены уже на выполнение «плана Петрарки», сенаторы произнесли краткие речи о конструктивном величии частной инициативы даже в самые грозные часы для существования человечества.
Председатель комиссии по этому поводу ничего не сказал. Он только заметил, что моему размаху следовало бы позавидовать джентльменам, сидящим в Белом доме и около него.
Однако вызвал меня Рыжий Майк совсем по иному поводу. Он был хорошо осведомлен о моих отношениях с Джорджем Никсоном и Ральфом Рипплайном. И, оказывается, он был высокого мнения о некоторых моих способностях.
Он спросил меня, возьмусь ли я за выполнение государственного задания. Волей или неволей, но я превращался-таки в государственного деятеля!..
Речь шла о Бурове, о моем африканском приятеле Сербурге, о болезни которого я узнал недавно от самого президента. Президент, помню, горестно вздохнул, ну, а Майкл Никсон предпочитал действовать. Он сказал мне на заседании «ледяной комиссии», что помощь Бурову — долг всего человечества, избавленного им от ядерных войн. Мы, американцы, не можем остаться в стороне, а помочь больному раком может только профессор Леонард Терми, который был накануне решения проблемы.
