Стивен Кинг - Салимов удел
Потом Сьюзан вдруг выгнула спину, а рот разинула так широко, что им показалось: сейчас челюсти сломаются. Из проделанной колом раны обильно выплеснулась более темная кровь - кровь из сердца. Поднявшийся из заполненной звуками клетушки судорожно разинутого рта крик шел из всех подполов глубинной памяти о преследовании через влажный мрак души человеческой. Изо рта и ноздрей Сьюзан неожиданно хлынула бурлящая волна крови... а с ней и еще что-то. В слабом свете оно оказалось всего лишь намеком, некой тенью - обманутая, погубленная, она кинулась наружу и вверх, слилась с мраком и исчезла.
Сьюзан осела на спину. Рот расслабился, закрываясь. Искромсанные губы приоткрылись, пропуская последнее присвистывающее дыхание, веки коротко затрепетали, и Бен увидел (или вообразил, что видит) ту Сьюзан, которую встретил в парке за чтением своей книги.
Дело было сделано.
Бен попятился, роняя молоток, держа вытянутые руки перед собой насмерть перепуганный дирижер, у которого взбунтовался оркестр.
Каллахэн положил ему руку на плечо.
- Бен...
Тот кинулся прочь.
Взбегая по ступенькам, он споткнулся, упал и пополз к вершине лестницы, к свету. Ужас ребенка смешивался с ужасом взрослого. Оглянись Бен через плечо, он увидел бы на расстоянии вытянутой руки Хьюби Марстена (или, может быть, Стрейкера) с глубоко врезавшейся в шею веревкой, зеленоватым лицом и ухмылкой, обнажавшей клыки вместо зубов. Один раз Бен страдальчески вскрикнул.
Он смутно услышал крик Каллахэна:
- Нет, пусть идет...
Промчавшись через кухню, Бен вывалился из дверей черного хода. Ступени крыльца ушли из-под ног, и он полетел головой вниз, в землю. Он поднялся на колени, ползком двинулся вперед, встал на ноги и оглянулся. Ничего. Дом возвышался над ним, но без умысла, остатки зла незаметно ускользнули из его стен. Это снова был просто дом.
Запрокинув голову и глубоко, со свистом втягивая воздух, Бен Мирс стоял в мертвой тишине на задушенном сорняками заднем дворе.
Осенью вечер в Удел приходит так.
Сперва солнце высвобождает воздух из своего некрепкого захвата, отчего тот становится холодным и вспоминает, что на носу зима, которая будет долгой. Появляются жидкие тучи, вытягиваются тени - тени, лишенные ширины летних теней, негустые от того, что на деревьях нет листьев, а в небе - пухлых облаков. Эти продолговатые недобрые тени вгрызаются в землю, как зубы.
Чем ближе солнце к горизонту, тем глубже его щедрый желтый цвет, тем более нездоровый оттенок он приобретает, пока не нальется гневным воспаленно-оранжевым сверканием. Это пестрое зарево раскрашивает облачную пелену горизонта красным, потом - оранжевым, багровым и, наконец, пурпурным. Иногда большие клочья облаков неторопливо расходятся и пропускают в промоины снопы невинно-желтого солнечного света, полные жгучей тоски по ушедшему лету.
Шесть часов, время ужина. В Уделе обедают в полдень, а свертки с ленчем, которые народ, уходя на работу, хватает с кухонного стола, известны как "второй завтрак". Мэйбл Уэртс, на чьих костях обвис нездоровый старческий жир, садится съесть вареную цыплячью грудку и запить ее чашечкой липтонского чая, телефон же занимает место подле ее локтя. В пансионе Евы сходятся к ужину жильцы - неважно, что за трапезу они разделят: полуфабрикатный обед, тушенку, консервированные бобы (которые, увы, совершенно не похожи на те бобы, что много лет назад пекли наши матушки, убивая на это все субботнее утро и день), спагетти или разогретые гамбургеры, прихваченные в фолмутском "Макдональдсе" по дороге с работы. Раздраженная Ева сидит в гостиной, играет с Гровером Верриллом в "джин-рамми" и фыркает на остальных, чтобы подтирали за собой жир и перестали, черт побери, свинячить по всему дому. Никто не припоминает, чтобы Ева хоть раз вот так нервничала, как кошка, и кидалась на всех, как шавка. Но все знают, в чем дело, даже если самой Еве причина непонятна.
Мистер и миссис Питри жуют в кухне сэндвичи, пытаясь разгадать только что состоявшийся телефонный разговор с местным падре, отцом Каллахэном. "Ваш сын со мной. С ним все в порядке. Скоро я привезу его домой. До свидания." Они уже обсудили, не позвонить ли местному представителю закона, Паркинсу Джиллеспи, и решили обождать еще немного - в сыне, который всегда был тем, что Джун Питри любила именовать "Серьезный Мальчик", они успели ощутить какую-то перемену. И все же над ними висят неузнанные призраки Ральфи и Дэнни Гликов.
Милт Кроссен на задах своего магазина запивает хлеб молоком. С тех пор, как в шестьдесят восьмом умерла его жена, аппетит у Милта из рук вон плохой. Делберт Марки, владелец кафе "У Делла", методично прокладывает путь через пяток гамбургеров, которые поджарил себе в гриле. Он сдобрил их горчицей и горками свежего сырого лука, и весь вечер будет жаловаться всякому, кто станет слушать, что кислотность с несварением желудка медленно, но верно сводят его в могилу. Экономка отца Каллахэна, Рода Корлесс, ничего не ест. Она тревожится за отца Каллахэна, который где-то бьет ноги по дорогам. Хэрриет Дорхэм с домочадцами заняты свиными отбивными. У Карла Смита, вдовеющего с пятьдесят седьмого года, на ужин одна вареная картофелина и бутылка "Мокси". Семейство Дерека Боддина приступило к ветчине с брюссельской капустой. "Э-эх-х," - говорит Ричи Боддин, низложенный хулиган, - "брюссельская капуста..." "Или ты ее съешь, или я тебе жопу задом наперед поставлю," - обещает Дерек. Он сам терпеть не может брюссельскую капусту.
У Реджи и Бонни Сойер на ужин жареные ребрышки, замороженная кукуруза, картофель по-французски, а на десерт - шоколадный пудинг с густой подливкой. Все это - любимые кушанья Реджи. Бонни, у которой только-только начали бледнеть синяки, подает на стол молча, опустив глаза. Реджи мерно, сосредоточенно жует, за ужином он прикончит три банки "Буда". Бонни ест стоя. Ей все еще слишком больно сидеть. Особого аппетита у нее нет, но она все равно ест - не то Реджи заметит и что-нибудь сказанет. В тот вечер, излупив Бонни, Реджи спустил в сортир все пилюли жены и изнасиловал ее. И с тех пор насиловал каждую ночь.
К четверти седьмого почти вся еда съедена, почти все послеобеденные сигареты, сигары и трубки выкурены, почти со всех столов убрано. Тарелки моются, ополаскиваются и отправляются в сушилки. Ребятишек помладше загоняют в пижамы и отсылают в другую комнату посмотреть перед сном телевизор.
Спаливший к чертовой матери полную сковороду телятины Рой Макдугалл чертыхается, выбрасывая ее (вместе со сковородкой) в помойку. Натянув джинсовую куртку, он берет курс к Деллу, оставляя эту проклятую, ни на что не годную свинью - свою жену - дрыхнуть в спальне. Пацан помер, жене все стало по фигу, ужин сгорел к чертям собачьим. Самое время надраться. Может быть, самое время собрать манатки и отвалить из этого городишки, который и ломаного гроша не стоит.
