Александр Громов - Властелин пустоты
Умнейший поглядел из-под руки туда, где крошечными точками в небе показались детеныши Зверя.
— Нет. Я останусь.
— Есть ли у тебя просьбы? Я выполню.
— Только одна. Постарайся сделать так, чтобы люди забыли мое имя.
Леон покачал головой.
— Я могу пообещать это тебе, старик. Но я не хочу…
— Попытайся пересилить себя. Я уверен, ты сможешь. А теперь — прощай!
— Прощай! Прощайте оба! Памфил, поднимай.
Леон махнул рукой. Паутинная стрекоза, стреляя мотором, взмыла в воздух и пошла, раскачиваясь, вдоль скальной стены — туда, где пылила, уходя в гору, голова гигантской движущейся колонны и чернел расширенный взрывом готический зев пещеры.
Евгений Харитонов
ЛЮДИ — ЭТО ТАКИЕ СУЩЕСТВА… ИЛИ АНАТОМИЯ ВЛАСТИ
Самым неожиданным было то, что прогнозы о полном вымирании человечества к 2100 (3000? 4000?) году н. э. ни на грош не оправдались. Самым закономерным было то же самое.
А. Громов. «Властелин пустоты».Все наши герои или уже прикончили себя, или занимаются этим сейчас.
Г. Миллер. «Тропик Рака».1
Вопреки мрачным прогнозам старая добрая НАУЧНАЯ фантастика таки-да выжила в нашей литературе. Творчество московского фантаста Александра Громова подтверждает, что эта область фантастической литературы отнюдь не изжила себя, НФ еще способна благополучно генерировать новые сюжеты и проблемно-тематические линии. На мой взгляд, научная фантастика по широте и уровню охватываемых проблем и свободы взглядов и тематики значительно продуктивнее модного ныне жанра фэнтези.
Любопытная вещь: А. Громов при первом рассмотрении автор в общем-то глубоко традиционный, воспитанный на вполне угадываемых традициях от русской философской прозы до советской НФ, от фантастики А. и Б. Стругацких до фантастики англичанина Г. Уэллса и американца Р. Хайнлайна. Одним словом, наш герой пишет очень даже привычную в русской литературе социальную НФ. К концу ХХ в. Александр Громов стал наиболее очевидным претендентом на пустующий трон братьев Стругацких. Следуя традициям классиков, он по капле выдавливал из своих повестей следы Стругацких, формируя свой стиль, но главное — свое видение Власти.
Но весь парадокс как раз и заключается в том, что внешняя — кажущаяся — традиционность, «неновизна» этого писателя практически не вписывается в СЕГОДНЯШНИЕ представления о традициях в фантастике, так сказать в современный канон, и уже тем самым претендует на оригинальность своей прозы. Факт остается фактом: в современной российской фантастике «новой волны» А. Громов занимает положение эдакого признанного аутсайдерства: он не пишет боевиков (хотя проза его динамична, не лишена острых сюжетов), не любит фэнтези. Его уважают как писателя, одобрительно цокают языком, но не спешат критики писать о его творчестве в журналы (а творчество А. Громова, право же, заслуживает самого серьезного анализа).
Однако, прежде чем перейти к разговору о творчестве самого А. Громова, поговорим немного о некоторых моментах современной российской фантастики в целом. Последние несколько лет наша фантастическая литература представляет собой довольно любопытную картину.
В свое время известный советский фантаст Кир Булычев, отвечая на вопросы читателей журнала «Уральский следопыт», сказал: «Фантастика, по моему убеждению, более точно, чем реалистическая литература, отражает состояние общества.» Меткое и справедливое замечание. Можно даже добавить, что фантастика отражает не только состояние общества (здесь ведь могут подразумеваться и внешние — социальные факторы), но и его НАСТРОЕНИЕ. В справедливости этой мысли легко убедиться, внимательно проследив эволюцию образов, тем и проблематики фантастических произведений различных периодов существования жанра. Смена направлений в фантастике отражает смену взглядов в обществе. Когда-то, в 80-х гг. XIX века, критик М. М. Антокольский, отвечая на нападки «сердитых критиков» на фантастическую повесть И. С. Тургенева «Песнь торжествующей любви», писал: «Большое спасибо Тургеневу: он первый показал, что нам теперь лучше всего забыться, спать, бредить в фантастическом сне». Собственно говоря, цитату эту мы привели не случайно. Мы еще вспомним о ней.
Внимательно отследив историческую тропку российской фантастики, легко заметить одну закономерность: все в этом мире повторяется. Литература не исключение. В периоды социальных катаклизмов, радикальных перемен в обществе едва ли не главенствующей линией литературы становилась утопия (чаще, правда, антиутопия). Поток произведений на тему «Идеальное государство» в 18 веке, всплеск антиутопий, порожденных кровавым 1905-м годом (вспомним несколько имен: «Скотский бунт» историка Н. Костомарова (кстати, повесть эта предвосхитила знаменитый «Скотный двор» Оруэлла), «Смерть планеты» В. Крыжановской-Рочестер, «Анархисты будущего» И. Морского, «Вечер в 2217 году» Н. Федорова и др.), неожиданно бурный взлет утопии после 1917-го года и не меньший поток антиутопической литературы, когда одни вдохновлялись романтикой революционных преобразований и видели светлое будущие России и всего мира, другие понимали, к чему это может привести на самом деле и пытались предупредить. Перестройка подарила народу гласность, а вместе с нею понимание простой истины, что революции не есть панацея от всех болезней, и поэтому на новые революционные преобразования конца 80-х — начала 90-х литература откликнулась очередной обоймой антиутопические произведений («Невозвращенец» А. Кабакова, «Москва 2042 г.» В. Войновича, «Лаз» В. Маканина и др.).
Судьба России — тема беспокойная, даже болезненная. И во все века являлась главной в нашей литературе. Велико стремление нашего народа заглянуть в будущее, распознать там признаки «Царствия Божьего». Однако подобные загляды ни к чему, кроме как к пессимистической убежденности, что будущее России весьма сомнительно, или в лучшем случае — очень невразумительно и, главное, НЕПРЕДСКАЗУЕМО, не приводили. Рано или поздно человечество отказывается от утопий.
«Утопический роман потому не нужен, что снимает двойственность, отказываясь от настоящего в пользу будущего, он тем и опасен, что прямо вторгается в запретную зону, рисуя конкретный облик грядущего» (Л. Геллер. «Вселенная за пределами догмы». Лондон,1980).
Но не все так просто, как кажется. Мы начинаем бояться «предугаданного» будущего (тем более, что антиутописты в большинстве своем оказались на редкость — к сожалению — прозорливы).
Невразумительность, неясность, непредугадываемость социальных процессов, имевших когда-либо место в нашем государстве, рождало в писателе (в данном случае будем подразумевать фантастов) стремление иного порядка — стремление искать желаемое «Царствие Божие» (а у каждого оно свое) в мирах альтернативных, в мире таинственного, сакрального. Писатель стремится уйти от пугающей объективной реальности, реальных проблем реального мира. Русские романтики XIX века, пришедшие на смену «засоциаленным» просветителям XYIII века, разделили искусство и действительность «как совершенно различные сферы» (Т. А. Чернышева), резко противопоставив их. «Романтики любили описывать превращения, разрушающие вещи и обнажающие жизнь» (Н. Берковский). Романтики напрочь отвергли основной принцип эстетики Аристотеля — принцип подражания природе. «Раз действительность противоположна искусству, то следует ли ей подражать? Ее нужно пересоздать, улучшить и только в таком виде допустить в искусство!» (Т. А. Чернышева). Именно пересоздание действительности лежит в основе романтического искусства.
Этот же принцип лежит в основе российских фантастов, пришедших в литературу в конце 80-х — начале 90-х годов нашего столетия: С. Лукьяненко, Г. Л. Олди, Н. Перумов и целый ряд «неосознанных» приверженцев романтического взгляда на жизнь — авторов фэнтези.
Абсолютно прав московский литератор А. Щербак-Жуков, определив новое поколение российских фантастов (поколение 25-30-летних) поколением инфоромантиков, т. е. романтиков эпохи информации. Наша фантастика вернулась к пониманию мира и задач искусства XIX века: искусство лучше действительности, преобразование, а не подражание, вымысел, а не реальность, человек, а не социум. Даже герои новых произведений — это глубоко романтические типажи, как правило это герои-одиночки, противостоящие всему остальному миру, Человек-С-Оружием, воплощающий неистребимую мечту о возможности в этом страшном мире Добра, противостоящем персонифицированному Злу. Культ фэнтези (по крайней мере в нашем обществе) — это нормальная защитная реакция на неподдающееся пониманию общество, стремление оградиться стеной от социальных проблем, защититься от Страха. Очень сладок и пленителен тот, другой мир, он затягивает, ты начинаешь верить в то, что и ты сможешь превратиться из простого, забитого дрянной жизнью в «совке» «костолома» Сергея в космического Лорда с планеты Земля (Сергей Лукьяненко «Лорд с планеты Земля»), авторы ассоциируют себя со своими героями. Явление сублимации, перевоплощения очевиден в российской фантастике 90-х как ясный день.
