Константин Фарниев - Взорванные лабиринты
Господин Роттендон лежал в своей камере на кушетке, поджав к подбородку колени. Со дня ареста его мучили боли в области желудка. Напомнила о себе давнишняя язва желудка. Так утверждал домашний врач. С большим трудом удалось ему добиться разрешения на осмотр своего пациента. Внешний вид Роттендона поразил его. Перед ним сидел больной жалкий старик — одутловатое посеревшее лицо, безвольно опущенные плечи, выражение отчаянной безнадежности в глазах.
Адвоката поражало состояние подзащитного. Но он не знал, что Роттендон принимал участие, правда, только деньгами и в военном путче. Как все были уверены в успехе! Иначе он никогда не вел бы себя так вызывающе и никогда не дразнил бы инспектора Яви. Роттендон понимал, что он уже никогда не почувствует себя всесильным господином своей и чужих судеб. Полностью положившись на адвоката, он ограничил свое участие в процессе молчаливым присутствием там, где оно было необходимо. Сначала он кипел ненавистью ко всему миру. Так жестоко и нелепо обмануться. Не было уже никаких сомнений, что дело так и не получит развития, что Яви и иже с ним окажутся за решеткой. Пять миллионов, которые Военный Комитет израсходовал на подкуп высших и средних чинов армии, были его деньгами, были его вкладом в военный переворот. Ему обещали полное алиби и полную монополию в поставках пищевых продуктов для армии. Все складывалось прекрасно. И вдруг этот дикий налет инспектора и щелчок замка на наручниках. С него начался отсчет другого, страшного времени, другой и страшной жизни. Генералы крупно просчитались, и он вместе с ними.
Конечно, в тюрьме он долго не задержится, но что будет за жизнь. Голод настойчиво напомнил о себе. Наконец, Роттендон уступил ему. Через несколько минут он уже с аппетитом ел яйцо, сваренное всмятку.
Ремми Табольт широкими шагами мерил камеру по диагонали. Конечно, ходить в нормальной обуви лучше, чем в ботинках, смастеренных Руботом. Хитрая бестия. Как здорово он обратил его недостаток в достоинство. И фигура красивая, и рост поднимался. Но теперь все — хватит нервотрепок. Долго в тюрьме он не задержится — это точно. Деньги остались у него, самое главное. Цевоны не оставят в беде. Они в лепешку разобьются, но вытащат его из каталажки, найдут дорожку, по которой можно будет пустить сотню-другую тысяч монет. Больше десяти лет ему не дадут. Сначала деньги убавят срок наполовину, а потом еще наполовину. Года два придется посидеть. Такая передышка не повредит. Поскорее бы закончилась комедия. Розовая свинюшка уже почти разложилась от страха. Зато Пул Вин держится молодцом.
Табольт закурил сигарету и присел на кушетку. Камера не имела ни одного окна, и сюда не проникало ни одного звука. Он нервно прижал кончик сигареты к пепельнице и тронул кнопку звонка. Кто знает, где и когда придется обедать. Пока есть возможность, нужно пообедать плотнее.
Часа через два было объявлено о возобновлении судебного заседания. Люди хлынули в зал.
Яви протиснулся на свое место, сел. Вот уже несколько дней его преследует ощущение невыразимой усталости. Все-таки последнее дело отняло у него очень много физических и нравственных сил. В глубине души он был доволен собой. Не важно уже, кто какие получит сроки. Важно то, что ему удалось засадить за решетку Роттендона и, хотя и символически, Чепрэ и Эгрона. Теперь кое-кто научится уважать полицию и не будет считать себя пупом земли. Жаль, что ушел Райн. Жаль, что пропали информатор и письмо. А может, это хорошо. Кто знает, какие еще беды могли они принести людям.
Яви переводил взгляд с одного подсудимого на другого. Это было его последнее дело. Теперь он навсегда расстанется с полицией. Мир не переделаешь, даже если переловишь всех преступников. Их место быстренько займут другие. Уж если кого и винить, то саму жизнь, которая с такой легкостью и в таком количестве производит преступников. Если подойти к себе по самому крупному счету, то около сорока лет он занимался бесполезным делом. Он даже не знает, как складывались дальше судьбы людей, которых он разоблачал и сажал на скамью подсудимых. Он уличал, ловил, сажал в тюрьму. Но может ли он сказать себе, что приносил людям добро. Каким людям и какое добро — поди разберись. Он хорошо делал свою работу и ему хорошо платили. А кто и за что? Но не надо думать об этом, особенно сейчас, когда жизнь вышла на финишную прямую. На этот раз он выручил из беды двух очень хороших и очень добрых людей. И всегда старался выручать именно таких, и всегда был на стороне честных, и поэтому его работа имела для него смысл. Уголки его губ дрогнули, в глазах скользнула теплая искорка. Профессор Фэтон встретился с ним взглядом.
Судебный процесс транслировался не только на Аранию, но и на мировидение. Около получаса двадцать тысяч человек, стоя аплодировали Гинсу, когда он закончил свою обвинительную речь.
На другой день защита пыталась было открыть новый тур обмена мнениями сторон, но судья счел это излишним и перешел к заключительной фазе процесса — к последнему слову подсудимых.
Роттендон, Пул Вин и Табольт от последнего слова отказались. Другие говорили вяло.
И вот был оглашен приговор. Пул Вин и Роттендон были приговорены к восьми годам каторжных работ без права на какие-либо амнистии и помилования. Ремми Табольт отделался пятью годами тюрьмы. Итри по совокупности с неотбытым сроком наказания был приговорен к одиннадцати годам тюремного заключения. Остальные получили довольно скромные сроки.
Когда судья встал, чтобы объявить об окончании судебного процесса, в зале произошло нечто из ряда вон выходящее. Сперва по залу прошел легкий ветерок, пахнувший на присутствующих тончайшим ароматом, потом где-то над столиком Гинса возникло нечто похожее на вихрь, центр которого стал на глазах уплотняться, обретая форму и цвет. Наконец, вихрь растаял, а на столик Гинса стал медленно опускаться небольшой светлый квадрат. Весь зал и, надо полагать, все миллионы телезрителей не отрывали глаз от квадрата.
— Письмо! Письмо Астероллов! — разорвал тишину голос Гинса.
Зал еще, быть может, секунду хранил мертвое молчание, а потом взорвался единым воплем изумления.
Гинс придвинул к себе отливавший голубизной квадрат.
Репортеры из первых рядов сорвались с мест и рванулись к Гинсу. Но полицейские, которые стояли вдоль всего барьера, вскинули автоматы наизготовку. В зале снова воцарилась мертвая тишина.
Профессор начал читать:
«Дорогие земляне! Наш эксперимент окончен. Процесс, к которому приковано сейчас внимание всей планеты, есть логическое завершение развития определенных событий, вызванных нашим вмешательством в жизнь аранцев. Очень сожалеем, что оно нанесло им нравственный, моральный и материальный ущерб. Но мы не могли покинуть планету, не предприняв попытки познать некоторые очень важные закономерности развития ее цивилизации…»
