Чарльз Шеффилд - Темнее дня
Исследуя смесь фактов, гипотез и статистики на дисплеях, нетрудно было заметить, что и «Аргус», и «Цербер», и Сеть Головоломок следовали примерно одной и той же первоначальной программе. Сигнал прибыл в форме одной колоссальной и неструктурированной цепочки бинарных цифр. Без исследования и выявления порядка никаких шансов расшифровать сообщение попросту не было. Следовательно, требовалось искать рациональные способы подразделить целое на меньшие секции.
Можно было попробовать добрую дюжину разных способов. К примеру, изучить статистику локально, где «локальный» регион содержал от тысячи до миллиона цифр. Все инструменты обработки сигнала были доступны для этого анализа. Следуя одной общепринятой процедуре, можно было найти и пометить регионы аномально низкой энтропии — где следующая цифра могла с определенной уверенностью быть предсказана из группы цифр, непосредственно ей предшествующих. Эти регионы могли оказаться указателями «начало сообщения» и «конец сообщения», ибо казалось в высшей степени невероятным, чтобы весь сигнал СЕТИ содержал в себе одно-единственное сообщение. Следовало помнить, сколько информации могло содержаться в двадцати одном миллиарде бинарных цифр. Это было пять тысяч солидных томов.
Могло, однако, так получиться, что регионы низкой энтропии служили всего лишь намеком на какой-то другой вид информации. Энтропийный анализ уже был проведен, но тот, кто его проделал, не выдвинул никаких предположений касательно его значения. Милли увидела целую библиотеку возможных карт, показывающую сигнал разделенным на кусочки и доступным для критического рассмотрения или дальнейшего анализа.
Разумеется, изучать статистическое поведение секций сигнала было не единственным способом искать структуру — и даже, возможно, не самым лучшим. В порядке вполне надежного, но совершенно иного подхода можно было просканировать весь сигнал на предмет пробных последовательностей, которые повторялись снова и снова по всей его длине. Естественно, пробная последовательность должна была быть достаточно длинной, чтобы ее присутствие в сигнале давало какую-то информацию. Если весь сигнал был полностью случайным, то такая короткая последовательность, как, скажем, 1–0-0–1, могла обнаружиться в нем миллиард раз по одной лишь чистой случайности. С другой стороны, если выбрать пробную последовательность из тридцати цифр, можно было ожидать найти ее всего лишь пару десятков раз в случайной цепочке из двадцати одного миллиарда цифр. Присутствие такой тридцатицифровой последовательности пятьдесят или шестьдесят раз оказывалось событием столь невероятным, что тогда с уверенностью можно было заключить, что вы на что-то такое наткнулись.
Впрочем, легко было сказать: «Изучить сигнал на предмет пробных последовательностей достаточно длинных, чтобы являться существенными». Реальная же задача представлялась чудовищной. Существовал миллиард разных последовательностей с тридцатью бинарными цифрами. И просмотреть требовалось все до единой. Эта работа по-прежнему продолжалась.
А когда вы обнаруживали конкретную последовательность слишком часто, чтобы поверить в то, что это просто игра случайности, что шло дальше? Возникал другой, еще более сложный вопрос. Возможно, присутствие цепочки из тридцати цифр указывало на начальную или конечную точку действительного сообщения. Далее, между каждыми двумя цепочками из тридцати цифр, которые вы обнаруживали, наверняка имелись более короткие цепочки из, скажем, шести или двенадцати цифр. Эти цепочки, в особенности если целые их группы оказывались в непосредственной близости, должны были образовывать само сообщение. В человеческих понятиях шести бинарных цифр было достаточно, чтобы закодировать все буквы алфавита, тогда как двенадцати букв хватало для большинства слов. Пусть даже там безусловно не было никакой надежды найти буквы или слова любого человеческого языка, математические универсалии поискать определенно следовало. Самым простым представлялись целые числа. Как только удавалось узнать, где каждая бинарная цепочка начинается и заканчивается, ее численное значение становилось уникальным числом в пределах зеркального отражения (следовало ли читать число слева направо или справа налево). Далее можно было приступать к отысканию символов, которые означали равенство, меньше, больше, возведение в степень и другие обычные арифметические операции.
Но это ставило группы по интерпретации лицом к лицу с самым волнующим вопросом из всех: до какой степени можно было или должно было допускать, что человеческое мышление, человеческое поведение и человеческая наука неким образом приложимы к сообщению СЕТИ?
Насколько чуждое было чуждым? Этот вопрос железно обеспечивал Милли ночные кошмары. Даже в пределах ограниченной группы сотрудников станции «Аргус» она нашла две разные школы мысли. Одни — назовем их оптимистами — полагали, что любые инопланетяне, которые развились достаточно, чтобы посылать сигналы в другие звездные системы, должны были находиться впереди человечества во всех областях науки. Более того, оптимисты были убеждены, что инопланетяне сделают все от них зависящее, чтобы сделать свои сообщения легко читаемыми. Они не прибегнут ни к каким фокусам, таким как полномасштабное кодирование, чтобы снизить объем передаваемых и принимаемых данных.
Пессимисты говорили: да-да, но погодите минутку. Ведь это же инопланетяне, полные чужаки. Технические открытия на протяжении всей человеческой истории вовсе не происходили в самом удобном и логичном порядке. Архимеду страшно не повезло. Интегральное счисление находилось прямо у него под рукой, и, будь ему доступно понятие об арабских цифрах, он бы почти на два тысячелетия опередил Ньютона и Лейбница. Кеплеру же, напротив, повезло. Древние греки, от Евклида до Аполлония, напридумывали сотни разных теорем касательно конических сечений. Когда Кеплеру они потребовались, чтобы заменить старые системы собственными законами, эти теоремы уже лежали наготове.
Чужакам, скорее всего, известны были другие вещи, ибо не существовало фиксированного порядка открытий. Возможно, мы смогли бы предложить им не меньше, чем они нам. Что, если они никогда не изобретали алфавита или позиционной системы счисления в математике? Тогда их сообщения могли сплошь стать идеограммами, а их числа — подобием римских цифр. Но куда более вероятно они стали бы использовать что-то еще менее понятное и постижимое, нежели и то, и другое.
Милли на сей счет давным-давно приняла собственное решение. Нельзя было позволять себе впадать и в крайний оптимизм, и в крайний пессимизм. На стороне пессимизма было то, что любые инопланетяне, безусловно, умственно и физически отличались от людей. В конце концов, на то они были и чужаки. Их языки, системы счисления и порядок эволюции идей должны были быть совершенно другими. С другой стороны, на стороне оптимизма было то, что мыслительные процессы инопланетян с необходимостью должны были следовать универсальным законам логики. Любому, кто озадачивался отправкой сообщений далеко через космос, следовало заботиться о том, чтобы его послания не только приняли, но и поняли.
