Александр Казанцев - Пылающий остров
Как хорошо помнил Кадасима смешную детскую песенку, которую она когда-то распевала:
Моси, моси, каме йо,
Каме сан йо!2
Кадасима взглянул на длинную бумажную полосу, где им было написано дя воспитанницы стихотворение старинного поэта:
Два часа…
Когда на небе месяц золотой,
Нет даже тени от высокого бамбука.
Старик вскрыл конверт и вынул письмо.
«Отец, сердце холодеет у меня от мысли, что я сейчас вдали от тебя! Я получила твои деньги и письмо, где ты приказал продать все драгоценности и приобрести акцию спасения. У меня нет сил передать тебе весь ужас положения. В Париже все сошли с ума. Мне не понять, что происходит. В ресторанах с названием «Аренида» творятся страшные вещи. Те, кто имеет деньги, ведут себя так, словно переживают последние дни Помпеи. Они стараются дожить свои дни. Они неистовствуют в своем предсмертном безумии…»
Кадасима опустил письмо и остановившимся взглядом посмотрел на надувшуюся, готовую лопнуть бумагу наружной стены. Слышался истерический вой ветра.
— Воздух мчится в Тихий океан, чтобы превратиться на острове Аренида в серую пыль, как в колбе мистера Вельта, — произнес Кадасима.
— Что изволили вы сказать? — переспросила японка.
— Ничего, — ответил старик и снова принялся за письмо.
«… Они беснуются, сорят деньгами, но они не хотят давать денег даже за лучшие мои драгоценности. Отец, проходит один день за другим. Стоимость акции спасения растет с каждым днем. И я начинаю думать, что мне никогда не купить ее. А когда я прихожу к этой мысли, мне начинает грезиться наш Ниппон, прозрачный розовый воздух и жизнь. Отец, мне начинает грезиться жизнь, как будто она может продолжаться! Тогда я падаю на пол и беззвучно рыдаю. Рыдаю, хотя, может быть, это и недостойно японки. Но это плачет не японка. Нет. Это просто девочка, которую ты так любил, которую покидает жизнь, так и не показав ей своего сияющего лица…»
Подписи не было. Вместо нее почему-то расплылись последние иероглифы письма.
Кадасима уронил руку и письмо на циновку. Потом он вскочил и, присев на корточки около телевизефона, судорожно стал набирать один номер за другим.
Бывший председатель найкаку — совета министров — генерал Кадасима звонил в банки. Старик Кадасима хотел достать денег, чтобы купить своей девочке акцию спасения.
Но в прекрасной стране Ниппон уже стало известно об отставке кратковременного председателя найкаку генерала Кадасимы. У банков не было денег для просто Кадасимы.
Больше двух часов набирал старик дрожащими руками номера. Но все было напрасно. Банки и друзья знали уже о провале проекта. У старика Кадасимы на склоне лет не оказалось ни положения, ни друзей. У него не осталось даже надежды на спасение существа, которое он любил больше всего на свете.
Тогда старик, не снимая киримона, надел на ноги деревянные гэта и почти бегом выбежал на улицу.
Он бежал, задыхаясь, чувствуя на себе давление ветра, напоминавшего о неминуемой гибели.
Старик бежал и почему-то шептал свои давнишние стихи, написанные очень давно, еще до получения генеральского чина:
Звон и запах исчезают.
Постоянства в мире нет.
Кто же этого не знает,
Кто мне даст иной ответ?
Каждый день уходит в вечность,
Каждый день подобен сну;
Он уходит, незаметно
Нас коснувшись на лету…
Какой-то рикша перегнал старика, но Кадасима не остановил его, а вскочил в трамвай.
В трамвае старик горько усмехнулся. Он услышал, что новый, заменивший его, Кадасиму, премьер-министр объявил по радио о готовности Японии сотрудничать с Советским Союзом в деле борьбы с мировой катастрофой.
Через четверть часа Кадасима входил в великолепный подъезд банкирского дома Фурукава. Швейцары подобострастно открывали перед ним двери: они узнали его. Да, господин Фурукава здесь в своем кабинете.
Фурукава в одном жилете сидел в вертящемся кресле. Босой ногой он уперся в выдвинутый ящик стола, правой рукой что-то поспешно писал, а левой обмахивался веером. Увидев Кадасиму, он отложил перо и переложил веер в правую руку.
Войдя в кабинет банкира, Кадасима преобразился. Он совсем забыл, что на нем не генеральский мундир, а домашний киримон и деревянные тэта. Гордо закинув назад голову, расправив плечи, он небрежно оперся о стол и сказал:
— Сын мой! Великая дружба связывала меня с твоим отцом. Великая дружба связывала и нас с тобой. Я всегда носил ее в сердце. И она, эта священная дружба, привела меня сейчас к тебе.
Банкир, искоса глядя на старика, замахал веером интенсивнее.
— Из этого письма тебе станет понятна моя просьба. Я рассчитываю, что ты поступишь, как поступил бы твой отец.
Фурукава взял протянутое ему письмо и многозначительно сказал со сладкой улыбкой:
— Я рад слышать, что вы, высокочтимый мой генерал, нашли возможность освободить свою благородную старость от государственных забот. Я тоже спешу закончить свои дела.
Кадасима ничего не выразил на своем лице, но на сердце он почувствовал пустоту. Еще владея собой, он сказал:
— Сын мой Фурукава! Я рассчитываю, что ты вспомнишь о том чисто моральном, незримом влиянии, какое оказал я на твои последние банковские дела, будучи автором известного тебе проекта и председателем найкаку.
Фурукава читал письмо, а Кадасима стоял перед ним, так и не приглашенный сесть.
Банкир положил письмо перед собой, откинулся в кресле и замахал веером:
— Вы говорите о том моральном, незримом влиянии, какое имели вы на мои дела в части посредничества по изготовлению кинжалов вакасатси? Вы требуете теперь расплаты?
— Да, Фурукава, я осмеливаюсь напомнить об этом, потому что… — Старик замолчал, стараясь сохранить спокойствие.
— Я позволю себе, генерал, рассказать вам одну старинную японскую историю… — Не дожидаясь ответа Кадасимы, банкир начал: — На улице Терамаки, в Киото, жили два соседа. Один из них славился необыкновенным искусством жарить рыбу. Другой же был, если и не скряга, то расчетливый человек. Он стал приходить к своему соседу, когда тот жарил рыбу, и, вдыхая ее умопомрачительный аромат, ел свой рис. Так, насыщаясь простым рисом, он испытывал наслаждение, будто ел замечательную рыбу.
Фурукава прикрылся веером и посмотрел на старика. Тот, понурив голову, молчал.
— Так продолжалось долго. Но вот искуснику по жарению рыбы пришла в голову мысль, что сосед, обладатель питающегося запахом, должен заплатить ему за это. Недолго думая, он написал счет. Сосед принял бумагу и улыбнулся. — При этом Фурукава отвел веер в сторону и улыбнулся. — Затем он с той же улыбкой кивнул жене и приказал ей подать денежную шкатулку. Женщина повиновалась. Тогда он вынул из шкатулки пригоршню золотых монет, бросил их на блюдо и принялся трясти его так, чтобы деньги громко звенели. — При этом Фурукава вынул кошелек, позвенел бывшими в нем монетами и положил его на стол. — Потом сосед коснулся веером счета, поклонился и сказал: «Ну, теперь, надеюсь, мы квиты». «Как! — вскричал удивленный повар. — Вы отказываетесь платить?» «Нисколько, — ответил сосед. — Вы требовали платы за запах ваших угрей, а я заплатил вам звоном моих монет».
