Далия Трускиновская - Деревянная грамота
- Я бы и раньше мог догадаться, где она скрывается. При мне ее туда прятали. Твоя милость видывала накры, в которые скоморохи бьют? Так у Трещалы подручный - скоморох, он туда, в накры, ее затолкал и сверху кожу натянул. И при мне он это делал, я ему кожу придержал. Он толковал, что для молодого накрачея старается. И точно - был на льду молодой накрачей, тоже скоморох, Лучкой звать. И я у него накры видел, когда он на льду в них бил. Да только те, что у него, другой кожей затянуты были! Тот скоморох, Трещалин подручный, черную натянул, а у Лучки коричневая оказалась! И потом, когда он вместе с накрами удирал, я и догадался! Гляжу - черная! А он божился, что накры - Лучкины! А я гляжу! ..
Подучив за буйство и невнятность речи локтем в бок, Данила замолчал.
- Из-за этой вот ереси, стало быть, парнишку загубили? - подумав, спросил Башмаков.
- Это не ересь! - взвился Одинец. - Это - Покон!
- Кон - знаю, а Покон - что такое?
Но связно объяснить Одинец, очевидно, не мог. Он сперва окаменел, всем видом являя тяжкую мыслительную работу, потом вздохнул.
- Грамоту ты так зовешь, что ли? - пришел на помощь Башмаков. Боец помотал головой.
- Да будешь ты говорить по-христиански? - прикрикнул на него Тимофей. Поскольку из присутствующих он был старшим, то и считал себя в ответе за ход дознания.
- Раньше всего был Покон, - сказал Одинец. - Так меня учили. От отца к сыну ратная доблесть передавалась. Пока за Русь воевали - жив был Покон. А потом покачнулись устои. Держава крепче стала, ратная удача в чужие земли завела. С налету, с копья, взяли себе, что полюбилось, а дальше нега пошла, роскошество, оттуда и расслабление духа. Вот и дрогнул Покон, треснул дух русский, а в трещину яду натекло...
- Эк ты завернул... - задумчиво произнес Башмаков. - Стало быть, кроме вас, бойцов, Покон хранить некому? Государевы стрельцы и полки нового строя - одно расслабление духа, а правда - за вами?
- За нами, батюшка Дементий Минич! - со всем упрямством отвечал боец. Стрельцов пошлют в поход, побьют они врага - хорошо, не побьют - стало быть, воеводы плохи, на другой год иной поход будет. А коли враг к нам пожалует - всем против него вставать придется. Всем - как одной стенке! Всем разом замахиваться и бить!
- Кулаком, что ли?
- Можно сулицей. Можно дубиной, - согласился Одинец. - Сабли и кони-то не у всех есть. Вот для того и храним Покон. Не дай Бог, опять поляки пожалуют...
- Не пожалуют, мы их побили, - перебирая страницы деревянной книжицы, рассеянно отвечал дьяк. - Как же с тобой быть, Акимка Одинец? Не к патриарху же тебя с этой грамотой везти...
- Батюшка Дементий Минич! - воззвал Тимофей. - От патриарха он живым не вырвется! Патриарху ересь истреблять положено!
- Постригут молодца да и отправят в Холмогоры - грехи замаливать, устрашающе добавил Богдан.
- Ведь коли грамота не из Верха и не из Посольского приказа пропала, так в ней ничего опасного и нет! - смело заявил Данила.
Конюхи во все глаза смотрели на Башмакова. Одинец - тот в пол уставился, а они с надеждой - на главу Приказа тайных дел.
Башмаков же, озадаченный странным дельцем, молчал. Он начал этот розыск на свой страх и риск, он поболее двух седьмиц следил за всем, что делалось в Посольском приказе, и как мог удерживал государя от важных дел и решений. Он всякое слово, услышанное от дьяков и бояр, в голове на свой лад перетолковывал - не проболтался ли сукин сын о своей причастности к бумагам, написанным закрытым письмом? Он задержал некоторые важные грамоты только потому, что их было велено переписать письмом тайного склада. И вот теперь все прояснилось...
Он мог перевести дух и с прежним доверием жить среди людей. Хотя и прежнее-то было не всеобъемлющем, однако по сравнению с великими подозрениями прошедших дней оно было прямо-таки ангельским.
- Стало быть, от деда к внуку? - спросил дьяк, и по его улыбке конюхи догадались - обошлось!
- В ноги вались, дурак... - шепнул Тимофей Одинцу.
- Целуй крест, орясина бестолковая! - не дождавшись от обалдевшего бойца рабской покорности, весело велел Башмаков. - Говори - как Бог свят...
Одинец вытянул тельник на черном гайтане.
- Как Бог свят! А чего целовать-то?
- Говори - грамота древняя, дурак, писана при царе Горохе, и на том крест целуй! - подсказал Тимофей.
- Древняя грамота, - повторил Одинец. - От старого Трещалы мне досталась! И я ее кому попало не передам! На том - крест целую!
Башмаков покачал головой.
- Грех я на душу из-за тебя беру, - сказал ворчливо. - Ну да Бог с тобой, забирай наследство да и проваливай. И гляди - на льду чтоб сегодня славно государя потешил! А вам, молодцы, потом награда будет.
Конюхи дружно поклонились и по одному вышли в узкую дверь, последним убрался Одинец.
Кремль понемногу наполнялся народом - это были богомольцы, которым жизнь не мила без кремлевских соборов.
- Пойти да свечку Николе-угоднику поставить, - сказал Тимофей. - И не чаяли, что справимся, да велик Господь!
- Ин ладно, и я поставлю, - молвил Семейка. - Что, Богдаш, пойдем сегодня на бои поглядеть?
- Да там и глядеть не на что! - с презрением отвечал Богдаш.
Данила отвел Одинца в сторонку.
Он не знал, как приступить к делу. сказать - посчитайся, мол, Аким, с Трещалой за парнишку, невинно убиенного! - он не мог. Такое подстрекательство ему претило. Но и оставить Трещалу безнаказанным - тоже было невозможно.
- Ты Томиле веришь? - спросил он наконец. - Будто бы Трещала Маркушку гонял, пока до торга не добежали да Маркушка в сани не залез? Или оба они при том были, оба гоняли?
- Томила свое получил, теперь не скоро на лед выйдет, - с мрачным удовлетворением отвечал Одинец. - Хорошо ему Желвак рученьку-то из плеча вынул! Силен молодец!
И вдруг, чего от него Данила вовеки не ожидал, заговорил распевно:
- Которого возьмет он за руку - из плеча тому руку выдернет, которого заденет за ногу - то из гузна ногу выломит, а которого хватит поперек хребта - тот кричит-ревет, окарачь ползет!
- Аким! - Данила положил ему руку на плечо. - Я про Маркушку...
Тогда и ему на плечо легла большая жесткая ладонь.
- Сам знаю.
Более слов не понадобилось.
Данила полагал, что беседа продлится, но не вышло - в плечо ему ударил снежок. Он обернулся и увидел выглядывавшую из-за угла Настасью. Ну, кто еще мог на Соборной площади снежками кидаться? И когда так тебя заманивают - уже не до суровых бесед. Даже Одинец - и тот это отлично понял.
Данила с Настасьей уговорились встретиться после того, как дьяк Башмаков решит судьбу и грамоты, и Одинца. Более того - место назначили. Но Настасье, видать, на том месте не стоялось.
- Давно ты в Кремле? - спросил, подойдя, Данила.
- Как ворота отперли.
