Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)
«Не вздумай заплакать, – шепнул я. – Говори, что хочешь, пей, даже напейся, только не вздумай заплакать. А лучше объясни, как все это у вас получается. Как можно прикурить прямо из воздуха? Ты тоже умеешь?»
«Так, кое-что… – неохотно ответила Ия, успокаиваясь. – Ты сам этому научишься. Тебе от этого не уйти». – Она напряглась, и наполовину опустошенный фужер доктора Бодо Иллгмара вдруг сам по себе развалился на две части.
Доктор Бодо Иллгмар оборвал пение и сказал по-русски:
– Какая неловкость.
Зал загудел с еще большей силой.
Доктор Бодо Иллгмар вновь впал в мрачность. Ван Арль живо беседовал сквозь решетку, разделяющую кабины, с киевлянами.
Ия взяла меня за руку.
Она хотела выговориться.
У Юренева, понял я, все началось в вагоне поезда Бийск – Томск.
Юренев возвращался с Алтая злой, стояла непроглядная ночь, залитая тусклым осенним дождем. При сумрачном свете он слышал за стеной купе женский плач, вопли ребенка и мужской голос, кроющий все матом.
Безнадежность.
Юренев лежал на верхней полке и пытался понять, как мы доходим до этого. Он чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что мешает нам быть людьми.
Грязь, наконец, понял он.
Человек полон грязи, он не может не запачкаться среди подобных себе, а запачкавшись, чаше всего сразу сдается. Было бы славно научиться прочищать людям мозги. Прочищать в буквальном смысле. Вымывать из человека зависть, злобу, низость, униженность. Юренев страстно желал, чтобы алкаш за стеной купе заткнулся, чтобы алкаш за стеной купе раз и навсегда забыл всю гнусь, подцепленную им еще в детстве.
Юренев так желал этого, что не сразу понял: за стеной тихо.
Уснул ребенок, замолчали мужчина и женщина.
Юренев тоже уснул.
Утром, уже в городе, он специально задержался на перроне. Он хотел увидеть своих ночных попутчиков.
И не ошибся.
На перрон вышла маленькая замученная женщина. Она вынесла на руках плачущего ребенка и две вместе связанные сумки. А потом Юренев увидел мужа – плюгавого, растрепанного. Этот муж все время оглядывался, в его бегающих глазах застыла растерянность, будто он и впрямь что-то забыл в вагоне, потерял, будто его впрямь ограбили.
– Ты думаешь, этого достаточно?
Ия усмехнулась и шепнула:
– Я бы с удовольствием прочистила мозги доктору Бодо Иллгмару. Он улыбается, он любезен даже в своей мрачности, но я – то знаю, что бы он делал со мной, окажись я с ним в одной постели.
– А как быть с моими мозгами?
Ия улыбнулась:
– Они тоже засорены.
– А тот мужик из вагона? Вдруг он вообще все слова забыл?
– Ничего. Он уже давно научился новым.
– Бабилон, – пробормотал я.
– Ладно, – засмеялась Ия. – Держи себя в руках и дай мне монетку. Я позвоню из автомата.
– Юреневу?
– Да.
Глава XX
Плата за будушее
В настежь раскрытые окна столовой Дома ученых врывался нежный запах теплой травы. Доктор Бодо Иллгмар окончательно впал в мрачность, голландец, извинившись, пересел к киевлянам.
– Что-нибудь не так? – спросил я Ию.
– Все в норме. Минут через сорок Юренев придет в гостиницу.
Я полез за деньгами.
– Оставь. Расплачивается пусть Иллгмар.
– Его заставят выложить валюту.
– Тебе жалко? Это же для страны.
Мы рассмеялись.
Ия смотрела на меня с нежностью и благодарностью.
Я не понимал: за что? Я сказал:
– Идем.
– А твои бывшие подружки? – шепнула Ия. – Сегодня ты их не испугаешься?
Я сказал вслух:
– Нет.
Мы рассмеялись.
Выйдя из Дома ученых, Ия подняла голову.
Ночное небо усеяли яркие звезды.
Куда уплыло странное облачко?.. Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Я хмыкнул.
Что за вопросы?
Мне ли об этом спрашивать?
– Все хорошо, – засмеялась Ия и облегченно вцепилась мне в руку.
В дверях гостиницы стоял швейцар. Увидев нас, он ничего не сказал, только выше задрал толстый подбородок: мол, можете проходить. На этаже молоденькая дежурная обрадовалась:
– Ой, вам все время звонят. Междугородняя. Женщина все плачет, говорит, вы про нее забыли.
Ия насторожилась:
– Ты кому-то давал свой телефон?
– Только Ярцеву. Наверное, ошиблись номером.
– Вы Хвощинский? Так? – дежурная смотрела на меня во все глаза. – Фамилия ведь такая?
– Такая.
– Вот вам и звонят.
Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.
– У меня коньяк есть, – сообщил я ей с веселым отчаянием.
Ия кивнула.
Я плеснул в стаканы.
Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Наивный вопрос.
Мы выпили.
– Ты ему позвонишь?
– Зачем? – устало сказала Ия. – Он сам скоро явится.
Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.
Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:
– Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!
– С кем я разговариваю?
– Тебе еще объяснять, козел плешивый!
Я повесил трубку.
– Козлом назвали, – сказал я Ие. – Почему-то плешивым.
Ия печально усмехнулась.
А на меня вдруг напала словоохотливость.
– Ты меня в копейку оценила, – пробормотал я. – Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?
Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:
– Слушаю.
Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…
Ветер насвистывает, скука, тьма…
Где это, Боже?
– Будете говорить?
Никто не ответил.
– Не обращай внимания, – сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. – Ты тут ни при чем.
И испугалась, что я неверно ее пойму:
– Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.
До меня дошло:
– Вы постоянно вот так живете?
– А ты нет?
Я хотел ответить: нет. И не смог.
Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…
– Но так нельзя жить, – кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: – Интересно, как лают тебя?
– Ничего интересного.
Длинный звонок.
– Ну чё? – голос был наглый, влажный. – Наколол дуру?
– С кем я разговариваю?
– Не узнает, – обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: – Не узнает, козел!
Я повесил трубку и улыбнулся:
– Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?
