Владимир Голубев - Никита Добрынич
— Сотник, прекратить безобразие, — устало скомандовал Никита. Сотник знал, чем недоволен Никита. Он давно изучил его привычки. Знал, но не понимал, не одобрял, однако он мгновенно отдал команду и трое кавалеристов принялись охаживать плетками насильников. «Сейчас отъеду метров на сто, вояки снова примутся за дело. Собирать в обозе детский сад глупо. Навести порядок в таком войске невозможно.»
— Сотник, поехали в ставку. Заплаканная девчонка сидела голым задом на снегу, ничего не соображая и никуда не собираясь убегать. «Естественный отбор. Выживает самый сообразительный.»
Никита проехал сотню метров. Сбоку от дороги лежали три трупа. Судя по всему, мать с двумя детьми пыталась защитить свой дом. Сейчас изба уже пылала. Никита развернул лошадь и вернулся к девчонке. Поднял её за шиворот и положил перед собой. Ребенок оказался худеньким и легким. Невесомым. Никита начал ругаться матом. То ли на вояк, не разбирающих где бабы, а где дети. То ли на себя, дурака. То ли на девчонку, не сообразившую вовремя удрать. За поворотом дороги Никита увидел своего друга, минского князя.
— Князь Юрий, ваши ратники разоряют эти земли! Жечь то зачем? — выделил Никита слово «Ваши».
— Грабить нечего. Вот со зла и жгут, — спокойно ответил Юрий.
— Пора завершать набег? — спросил Никита.
— Давно пора. Ты опять ребенка привез. Не боишься вшей? — стандартно пошутил Юрий, знавший необычное отвращение Никиты к насекомым.
* * *Никита потратил целый час, пытаясь разговорить девчонку. Литовка, взятая Никитой для обслуживания детей, тоже была бессильна.
— Это чужой ребенок, иноземка. Посмотри на одежду, хозяин. Давай оставим её здесь. У тебя уже дюжина детей. Эта лишняя. Плохая примета, хозяин.
— Замолчи. Проверь девочку на вшивость. Если обнаружишь насекомых, девчонку помыть, одежду сменить.
— Всё сделаю, хозяин, — отъевшаяся за две недели литовка не потеряла легкости и шустрости, и от работы не бегала. Хотя над чистоплотностью хозяина смеялась.
* * *Девчонка заговорила на третий день. Она оказалась полячкой, из Визны. Литовцы разграбили город этой зимой. У богатого купца потребовали выкуп. Самого оставили в городе, собирать деньги, с собой забрали дочь. Возможно, купец уже собрал выкуп, но два последних месяца в Литве не стихали бои.
* * *Очередной совет глав союзнических войск напоминал не встречу друзей, а ругань перед дракой. Обвинения сыпались со всех сторон. Все были недовольны, никто не получил того, что хотел. Даже Вилкас роптал, хотя он с самого начала бросил завоевывать Литву, и начал её грабить. Рижский князь собрал огромный обоз: зерно, мед, коровы, овцы, много рабов, совсем мало лошадей. Все союзники, кроме Минска, были возмущены. Княжеству, опустошенному в бесконечных распрях с Киевом и Полоцком, требовались люди, рабы, а Вилкас договорился с минским князем о продаже ему всех пленников оптом. Женщины стоили корову, мужчины шли по цене лошади. В Литве делать было больше нечего, страна была разграблена. Никита не выдержал ужасов войны и собрался домой, Вилкас тут же собрал свои полки и отбыл восвояси. За ним дезертировало минское войско, сам князь с охраной догнал сотню Никиты в тот же день. Литовцы, как тараканы, выползли из всех щелей и набросились на разрозненные части захватчиков. Удатный уходил, практически, без потерь, ловко избегая сражений.
* * *Князь Старый не стал участвовать в набеге на Чернигов, он отправил воевать переяславского воеводу, сам занялся ликвидацией Олега-Муромца, тот единственный из верхушки карачевских воров остался в княжестве. Формально князь остался чист, а фактически на три четверти войско состояло из киевлян. Три полка пересекли границу черниговского княжества уже через десять дней после отъезда киевского князя из Любеча. Олег не сомневался — князь сам отдал приказ на выступление, а войска уже ждали его на границе в полной готовности. Неожиданности для переяславского воеводы начались сразу. То, что поперек Десны, на границе княжества, сооружен плетень, воевода знал, купцы рассказывали, смеялись. Оно и понятно, что любому смешно. Поперек реки плетень, справа и слева долина реки. Заливной луг, озера, старица. Снега в этом году выпало мало, немного объехал, и снова по накатанной речной дороге скачи, ничего не мешает. Этот плетень воевода не мог миновать целый день. Плетень был залит водой. Стрелы его не пробивали. Высоты он был в два человеческих роста, лошади перепрыгнуть его не могли. Попытка пустить берегом Десны конный отряд закончилась для переяславцев печально. Весь берег оказался утыкан острыми колышками, припорошенными снегом, но страшнее их были крохотные ямки. Как только нога лошади проваливалась туда, она была обречена, перелом ноги — это смерть. Падение всадника на деревянные колышки часто заканчивались тяжелым ранением.
Сгоряча, в атаку на плетень двинулась пехота. Но со стороны Чернигова ловушки на берегу отсутствовали, и кавалерия легко отгоняла пехоту назад. Воеводе пришлось воспользоваться услугами панцирной пехоты. Её киевский князь дал не так много, всего около трех сотен. Основную мощь составляла конная дружина, почти пять сотен воинов. Пять тысяч ополчения воевода за войска не считал. Не считал их за войска и Олег. Две сотни панцирной пехоты легко обошли плетень по берегу, и уже были готовы атаковать лучников и арбалетчиков Чернигова, непрерывно стреляющих из-за плетня.
Мерзлая земля начала дрожать, как при землетрясении. Двойная цепь рыцарской конницы приближалась к панцирной пехоте Киева. Те оказались не готовы к атаке, не смогли перестроиться, а главное, не имели копий. Громадные лошади, защищенные броней, огромные всадники с длинными копьями, в латах. Гул стоял такой, что не было слышно соседа в строю. Пронзительный, противный звук трубы разорвал грохот конной атаки. Плетень повалился наружу и, через мгновение, конная лава накатилась на киевских пехотинцев, две сотни панцерников из трех перестали существовать. Тяжелые, медлительные, они не успели отступить, и были затоптаны лошадьми. Воевода не мог поверить: пять сотен черниговцев не дают пятитысячной армии перейти границу. Смешной плетень, колышки и ямки на берегу — это препятствие для трусов. Ближе к вечеру злополучный плетень был преодолен. Черниговцы дождались затишья и отступили. Армия двинулась вперед, через два часа показался совершенно целый, брошенный жителями поселок. Высокий частокол, многочисленные деревянные дома, стоящие тесно друг к другу, соломенные крыши, всего одни, узкие ворота. Никто не задал себе вопрос, почему черниговцы, отступая, не сожгли поселок. Поселок загорелся среди ночи, одновременно со всех сторон. Соломенные крыши всегда горят ярко, особенно ночью. Но раньше никто не видел, чтобы жидкий огонь выплескивался в стороны огненными струями. Редко кто, из заночевавших в поселке дружинников, смог спастись. Зарево от пожара было видно далеко. Наутро только пепел гулял по поселку. Ветер поднимал его высоко в воздух. Неприятная гарь напоминала переяславской армии о ночной трагедии. Еще два дня Олег отрабатывал на армии врага свои ловушки. Утром третьего дня Олег первый раз применил гранаты, Коробов поставил ему пробную партию. Плохая, низкого качества селитра больше годилась для ракет, но Валентин попробовал изготовить около двухсот гранат, точнее бомб. Для них использовали самое плохое железо, Валентин приспособил мощный арбалет, который навесом бросал гранаты на сто метров, Олега это вполне устраивало. Очередной плетень поперек реки создал пробку, и заставил плотно сбиться большой отряд вражеских войск. Около трех сотен пешцов успели пройти сквозь препятствие, намертво вмороженное в лед, и двигались вверх по реке. Три сотни легкой кавалерии атаковали их с трех сторон. Пехота ощетинилась копьями и остановилась, за плетнем накопилось ещё две сотни, и тут наступил ад. Два десятка арбалетов, установленные на санях, успели выстрелить по три-четыре раза. Гранаты взрывались и на льду и в воздухе. Грохот, пламя, ужас и смерть смешали людскую толпу в кучу безумных животных, казалось, атакуй сейчас черниговская конница, и киевляне побегут. Но Олег приказал отступать.
