Александр Соколов - Тайна прикосновения
И неожиданно, здесь, на привокзальной площади, всё это всплыло вновь и отозвалось болью, глухой неприязнью к себе, бестолковому юнцу, не умевшему ценить чистое, прекрасное и в результате принявшему идиотское, ничем не оправданное решение. Случайно ли я оказался возле её дома? Конечно же, нет! Не раз мне приходила мысль найти её, увидеть, поговорить, узнать, как сложилась жизнь Нины, и каждый раз во мне перевешивало: это глупо! У неё муж, дети, о чём мы будем разговаривать? О том, как бродили до устали по улицам, как до беспамятства целовались и я, боготворя её, каждый раз не решался переступить черту в наших невинных отношениях? Сейчас я понимал, что именно это и нужно было сделать и только это могло придать ей силы и решимости не поддаваться требованиям родителей.
Теперь, спустя десяток лет, когда у меня самого были семья и дети и много чего произошло в жизни, она стала приходить ко мне во сне. Она сидела в своей излюбленной позе на краешке стула, с прямой спиной, сложив ладошки кулачками на коленях; её грациозная шея с природным достоинством держала голову с гладкими, тёмными, зачёсанными назад волосами.
Каждый поворот этой шеи, каждый взгляд огромных глаз с трепетными ресницами — вновь преследовали меня, и я понял, что это никогда не кончится, пока я не увижу её вновь.
Я нажимаю на кнопку звонка квартиры на четвёртом этаже, моё сердце гулко стучит в пустом подъезде. Дверь открывает её мать, черты лица которой плохо видны в полутёмном пространстве.
— Здравствуйте! Ради бога, извините меня! Я Саша Марчуков, может, вы и не помните меня. Я старый друг Нины, в Воронеже оказался проездом, хотел бы перемолвиться с ней, узнать о её жизни.
Молчание длилось какую-то минуту, которая показалась мне вечностью, однако дверь передо мной не закрылась.
— Как же забудешь. — наконец вымолвила женщина. — До конца жизни не прощу себе, что вмешалась в жизнь дочки. Да и она не говорит мне за это спасибо, хотя и не попрекает. Она ведь у меня золотая. Живёт с мужем и детьми.
— Если Вы не считаете нужным, то не давайте мне её телефона. Но мне очень хотелось бы переговорить с ней. Ведь у меня тоже семья и двое детей.
— Подожди, сынок. Я дам тебе её телефон. Только не подводи меня, скажи Нине, что узнал номер в городской справке.
На следующий день я набрал номер телефона, приготовившись положить трубку, если ответит мужской голос.
— Да, слушаю! — Я узнал голос Нины. Что-то сдавило мне горло, я не мог сказать ни слова и тут же услышал в трубке:
— Да говорите же, я слушаю вас!
— Нина, здравствуй! — прохрипел я. — Это Саша Марчуков.
Теперь замолчала моя трубка. Боясь, что она бросит её, я продолжил:
— Ниночка, я проездом в Воронеже, отыскал твой телефон по справке, решил позвонить. Как ты?
Молчание.
— Ты слышишь меня?
— Да, слышу. Никогда не думала, что ты позвонишь. Наверное, у тебя семья, дети?
— Да, двое. мальчик и девочка.
— А у меня двое сыновей.
— Слушай, а если бы мы с тобой встретились, хотя бы на полчасика? Разве по телефону поговоришь?
— Ты сколько здесь пробудешь?
— Неделю. осталось ещё пять дней.
— Давай завтра, днём.
— В любое время, как тебя устроит. И в любом месте.
— Тогда в пятнадцать часов, у входа в парк «Живых и Мёртвых», там где новый цирк.
— Хорошо, я жду тебя завтра возле парка!
На следующий день я приехал трамваем с улицы Янониса к месту встречи. В июльский погожий день возле парка толпился народ. Здесь стояло несколько палаток с цветами, и я хотел купить розы, но что-то остановило меня. Хорош я буду с букетом цветов на свидании с любовью молодости, которую запросто отдал другому! Тогда я должен купить чётное количество, которое обычно приносят на могилу.
Мы встречаемся как друзья, чтобы вспомнить что-то, рассказать друг другу прожитом. Так я уговаривал себя, а на самом деле думал: какая она теперь? Что сохранилось к сорока годам от дивного цветка чайной розы? Волнение достигло апогея, и я пожалел, что приехал на полчаса раньше. Я стоял перед зданием недавно построенного цирка — недалеко отсюда жил мой дядя Жорж, бывший боевой лётчик. Теперь они переехали в Москву. Проспект Октября заканчивался здесь, а за поворотом начиналась улица Куцыгина, где живёт моя любимая тётя Зина. Куда мы пойдём с Ниной? Может, устроимся на лавочке в парке, поговорим полчасика и разбежимся?
Я первым увидел Нину и узнал по причёске и её неповторимым глазам. Встречал немало женщин, которые всё ещё цвели в возрасте от сорока до пятидесяти, но это не относилось к Нине. Жизнь не пощадила её. От фигуры ничего не осталось, да и лицо поблекло.
Она оглядывалась по сторонам, стоя у входа в парк в лёгком платье в цветочек, с тонким ремешком сумочки через плечо. Я поспешно подошёл, поклонился, мы смотрели друг на друга, не зная что сказать. Но вот она улыбнулась своей прежней улыбкой, и я увидел, что хотя её глаза и губы сильно подкрашены, в улыбке светится прежняя, знакомая мне Нина.
— Нина, я рад тебя видеть! — наконец-то нашёлся я, и она снова улыбнулась. — Мы можем, если хочешь, посидеть с тобой в кафе или в парке. Как скажешь.
— Саня, а ты стал взрослым мужчиной! У меня дома спрятаны несколько твоих фотографий, и я почему-то думала, что ты никогда не изменишься!
— Ну вот, ты назвала меня забытым для всех именем, которым теперь зовёт только мама! А у меня дома пропала твоя фотография, где тебе шестнадцать лет… На обратной стороне там было написано: «Я не прошу меня любить и помнить долго, вечно, только вспомни иногда, но просто и сердечно.» Не знаю, что такое долго и вечно, но я вспоминал тебя.
— И я тоже. Давай сядем в трамвай и поедем на левый берег. Здесь у меня много знакомых, не хочу лишних разговоров.
На другом берегу мы устроились в кафе «Дружба», нам принесли шампанское. Мы сидели одни в пустом зале, и нам никто не мешал разговаривать.
Я узнал, что у неё два сына, один из них учится уже в институте. Нина очень нервничала, но после нескольких глотков шампанского успокоилась. Я смотрел на её пальцы, державшие бокал: где те чудо-пальчики, что приводили меня в трепет? Они были припухшими и грубыми от каждодневного мытья посуды.
И только её глаза светились, как чёрные горящие угли, как пламя, приглушённое временем, ветрами. И ещё, окружённые морщинками, они походили на созревшие сливы — в них была мягкая грусть, теплота…
— Саня. можно мне тебя так называть? Я скажу всё как есть, всё — как было. Я жалею, что не осталась с тобой. Да, я несчастлива. Но кроме себя никого не хочу в этом винить. Родители каждый день «пилили» меня, приводя в пример старшую сестру Ларису, которая вышла замуж, как оказалось, за алкоголика. А когда мама узнала, что я собралась за тобой на самый краешек земли, она в неделю по нескольку раз вызывала скорую помощь. Меня познакомили с мужчиной старше меня на семь лет. Его звали Марк, он окончил институт, работал в строительной подрядной организации. Видный, красивый и обходительный. Строил кооперативную квартиру, приезжал на собственной машине. Носил родителям цветы и подарки. Ты в сравнении с ним был мальчик, он был мужем, на которого можно было опереться. Ты, Санечка, был далеко, а он каждый день не давал мне прохода! Результат — мы с ним давно чужие люди, он оказался тираном-собственником, мелочным человеком, от его обходительности не осталось и следа, и живу я только своими сыновьями.
