Николай Полунин - Орфей
Отклонения в психике - буде случались - у "золотого" персонала Богомолова почти не занимали. Но люди вдруг обретали невиданные и неведомые с точки зрения рядового человека свойства. В их присутствии или непосредственно на них прекращали действовать, искажались, обращались в собственную противоположность физические законы. Прерывался принцип причинности. То есть можно наблюдать весь тот букет (если бы Богомолов тогда его знал), который мы имели в нашем Крольчатнике. Были исчезновения и внезапные появления через промежуток времени людей, утверждавших, будто никаких часов - дней, недель, месяцев - для них не проходило. Были помешательства. Все это, понятным образом, строго секретно расследовалось, изучалось и, безусловно, относилось к явлениям необъяснимым.
Ценность данных в том, что все они точны и предельно объективны - ведь речь шла о стратегическом материале, и расследования, в конце концов приходящие в тупик, велись без дураков. Вторая ценность - что по той же самой секретной причине источники друг от друга закрыты стопроцентно, и подтасовки информации быть не может.
Явления, происходившие в разных странах, государствах, континентах, частях света, с людьми разных национальностей и рас, будто под копирку повторяли друг друга. Богомолов собрал ценнейшие данные. Он даже смог их правильно интерпретировать. А вот что делать с ними дальше, не знал и знать - по самой сути вопросов - не мог. И понадобился Перевозчик, чтобы объяснить мне.
А меж тем все просто. Золото (Aurum) - единственное вещество нашего Мира, способное принимать и аккумулировать в себе большинство неведомых энергий других Миров, которые по тем или иным причинам, бывает, прорываются в наш. Медное колечко, замороженное в жидком гелии, набирает неслыханное количество электричества и держит неопределенно долгое время. Золото в своем естественном состоянии служит таким же сверхпроводником и сверхаккумулятором для параэнергий. И каждый живущий нашего Мира в той или иной степени ощущает на себе это свойство желтого металла. Каждый. Именно поэтому золото стало общепризнанным эквивалентом ценностей. Люди ощущали, не отдавая отчета, его магическую власть, и слова "магическая власть" здесь следует понимать не как затертый оборот речи, а самую буквальную, прагматическую и конкретную категорию.
Мир и законы Миров - это очень конкретно! На Той стороне мне разъяснили и это. Я запомнил очень хорошо.
Ощущения, подавляющей частью не осознанные ощущениями, но малому числу живущих попадало соприкасаться с золотом в таком количестве, что его парасвойство делалось паравлиянием. И влияло.
Да... Понимали это очень немногие, почти никто, и Богомолов, конечно, проделал уникальную работу. И огромную. Но Перевозчик, когда я прочел, взвесил, посмеиваясь, тонкие листики и положил, не боясь обжечься, в самую середину оранжево светящихся углей. И пламя, поднявшееся от страничек со сведениями, которые больше никому не собрать, было точно таким же, как пламя от моих костров из бумаги без единой строчки.
А мне было жаль. Правда. Я читал, и какая-то часть меня, долго дремавшая (я думал, что уже мертвая, но нет), а теперь просыпающаяся, уже прикидывала, намечала, выстраивала. Тему, сюжет, фабулу, героев. Зацепку, интригу, развязку. Богатый материал, что говорить. Читая, я успел сочинить весь роман, хотя, разумеется, сам еще не знал об этом. Но роман уже был во мне. Так делается. Так всегда бывает.
Бумага корчилась, обращаясь в пепел, а я думал, что это у меня как инстинкт. Как у охотничьей собаки. Что от этого никуда не денешься. И деваться незачем.
- "Золото - прекраснейший из металлов, - по памяти прочитал я. - С помощью золота можно не только делать все что угодно в этом мире, с его помощью можно извлечь души из чистилища и населить ими рай..." Так писал Христофор Колумб королю Фердинанду.
- Я знаю, - сказал Перевозчик. - Как говорят, ты будешь смеяться, но это я знаю тоже.
- Мне не хочется смеяться, - сказал я.
***
Женю я смог успокоить лишь глубоко за полночь. Сперва она все допытывалась, что это было со мной такое, потом гладила по щекам и плакала. Черт знает что, неужели это настолько плохо выглядит со стороны? Я-то никогда себя не видел. В ванной я прижег разодранное место на тыльной стороне левой ладони, правую закрывал гипс, взглянул на свое отражение мельком. Вроде ничего. Ежка за мной, как хвостик.
Мы легли в постель, и, прижав губы к самому ее уху, я долго шептал ей. Она изредка отстранялась, но видела, что я не шучу, и слушала дальше.
- Ну вот это пока все, - шепнул я и снова поцеловал ее ухо. Тонкая душистая раковинка, чуть острая, с маленькой приросшей мочкой.
- Пока?
- Угу. Ты, пожалуйста, усни теперь.
- А ты?
- Я еще не все обдумал.
- Тогда обдумывай. Только чур без оглядки на меня. Я хочу сказать, что я пойду с тобой куда угодно.
- Ты - Мария Волконская, Ты... кто там был еще из жен декабристов?
- Это нечестно. Их поехало за мужьями больше тридцати женщин, а помнят только Волконскую, ну еще двух-трех. Потому что она княгиня.
- Дворянства-то они были лишены. Кажется. А назови ты.
- Я тоже не помню.
- Вот видишь.
Ежик успокоилась, раз заговорила на отвлеченные темы. Я был рад этому. В голове еще звенело и покруживалось после "наката". Такого сильного, протяженного и глубокого у меня никогда не бывало. Еще бы. Зато теперь ясность. По крайней мере, у меня.
- Это было очень больно? - спросила она шепотом. И тоже в самое ухо. Молодец.
- Не особенно. Так...
- А что ты видел? Что-то ужасное? Про все... всех? Про нас с тобой? Плохо все будет?
- Про нас. Все будет хорошо. Уснешь?
- Постараюсь. Я тебе мешаю?
- Нет.
- А телефон так и не звонил. Кто тебе может звонить сюда?
- Не сюда. А кто - и сам точно не знаю. До нового дня?
- До нового дня.
Защемило сердце от новой - старой - возвратившейся нашей игры. Каждый раз, когда что-то вспоминалось и возвращалось, у меня щемило сердце. Я сделал строгое лицо.
- Спи, пьянчужка, и не смей ко мне приставать. Я старый мужчина. Поизносившийся.
- Поистаскавшийся. - Но это она сказала вслух. - Прибери там. А мне принеси рюмочку на сон грядущий. И кстати, книгу свою подай.
- Ты букв не различишь.
- Не в буквах суть. Я усну, обнимая ее вместо тебя, холодный.
Я принес Ежке терпкого венгерского рислинга. Положил на подушку рядом глянцевый том. Никаких чувств, когда сейчас в руках держал, не испытывал. Полный ноль. Ежик отпила вина и с глубокомысленным видом открыла книжку. Я движением тонкой руки, не глядя, был отпущен. У меня снова сердце трепыхнулось.
Я собирал тарелки, сгребал остатки. Прожевал кусок румяного поросячьего бока. Он и холодный был хорош. В гречневой каше темнела пропитанная жиром курага. Никаких апокалипсисов я не увидел в этом моем длиннейшем, мучительном "накате". Никаких чаш гнева, которые мне предстою унять, и язв, которые предстоит излечить. Ошибался Кузьмич в Крольчатнике. Даже обидно. Я налил себе пузырящейся минералки, а вино и пузатенький ликер убрал. Не обращай внимания, тебе совсем не хочется. Стал мыть посуду. Между прочим, горячая вода - это очень здорово. Пользуясь, мы об этом забываем, а зря. Водопровод - вот символ цивилизации. Древние римляне это понимали. Давай-давай, пользуйся, пока можно. Гипс мне совсем не мешал, я только опасался его намочить.
