Пол Ди Филиппо - Странные занятия
Вернувшись в Долину, Чарли поспешил домой. Он вбежал в дверь, размахивая отцовским судком, как размахивают фонарями мужчины, когда поздно вечером идут перед повозками, на которых возвращаются с дальнего матча зрители. Мать, Алана и Флой он застал в гостиной. Алан играл в деревянные кубики, а Флой смирно сидела на стуле, пока мать заплетала ей косы. Флой была необычайно горда, что ее медовые кудри в точности такого же цвета, как у матери, и традиционные мелкие косички носила с достоинством. Прически из множества уложенных косичек были в поселке признаком высокого положения, так как показывали, что мать в состоянии выкроить время от готовки, стирки и хозяйства, и немного нашлось бы женщин, которые отказали бы столь редко рождающимся дочерям в подобном удовольствии.
— Где ты был? — первым делом спросила мать. Ее голос, хотя и несколько строгий, был проникнут добротой и заботой — такой Чарли никогда раньше от нее не слышал. Может, и это предвестник завтрашней перемены?
— Так, гулял, — ответил он. — Мне не хотелось играть с остальными.
Мать Чарли промолчала, только продолжала перебирать густые пряди Флой. Стащив крессржаной сухарь, Чарли сел рядом, жевал и смотрел, пока прическа не была готова.
— Вот и все, Флоренс, — сказала мать. — Теперь, если хочешь, можешь пойти на улицу. Но возвращайся до того, как колокол прозвонит три раза — мне нужно, чтобы ты поливала запекающееся мясо.
Высоко держа голову с уложенным великолепием, Флой встала, и Чарли взял ее за руку. Алан вскочил, чтобы увязаться за ним, но не успел Чарли его отогнать, мать перехватила младшего сына, сказав:
— А ты, мистер, пойдешь со мной. Надо лущить горох.
Глухие к пронзительным протестам Алана, Чарли с Флоренс вышли из дома.
Они бродили по узким, присыпанным гравием улочкам. Из каждого открытого окна плыли запахи стряпни, а еще домашний шум: перестук оловянной посуды, звяканье стаканов.
Держа, как всегда во время прогулок, сестру за руку, Чарли вместо ожидаемых утешения и радости испытывал нежеланную отчужденность. Сегодня Флой почему-то казалась старше своих пятнадцати лет, другой, необъяснимо более зрелой. Накрахмаленные рюши на переду белой блузки сейчас почему-то больше напоминали материнскую грудь, чем плоское пространство льна, которое он помнил по вчерашнему дню. Неужели столь многое могло измениться за один день, или просто его обманывает зрение? От этих перемен слова не шли Чарли на язык. Наконец он решился заговорить о том, что занимало его сильнее всего.
— Завтра я войду на Фабрику, Флой.
— Знаю, — довольно безразлично ответила сестра. Сегодня она казалась более далекой, более поглощенной высматриванием прохожих — словно искала кого-то, кто воздал бы должное великолепной прическе.
Чарли растерялся.
— Ну, будешь без меня скучать?
Флой наградила брата раздраженным взглядом.
— Мы же все равно будем видеться каждый вечер, верно? И сомневаюсь, что в ближайшее время ты женишься.
Чарли охватило разочарование.
— Нет, разумеется, не женюсь. Ничего такого я не имел в виду. Но ведь меня не будет целый день, и мы не сможем играть и разговаривать часами, как раньше, не сможем вместе ходить на уроки. Ты будешь думать обо мне, пока я буду на Фабрике? Что ты будешь делать, оставшись на целый день одна? И этот нытик Алан, он же не может занять мое место, правда?
— Нет, — несколько рассеянно ответила Флой, которая отвлеклась на задаваку Хола Блэкберна, подтягивающегося на суку груши. Блэкберн был необычайно крупным для своего возраста, и когда он рывком поднимал тело вверх, рельефно прорисовывались бицепсы. — Даже не знаю, что буду делать.
Отпустив руку брата, она, прихорашиваясь, погладила прическу. Блэкберн перехватил сук так, чтобы держаться одной рукой, и начал ухать и почесываться, как пурпурный живарь. Флой обиженно от него отвернулась.
— Но, наверное, придумаю что-нибудь.
Нет, Чарли не ждал торжественных заверений в неизбывной тоске, хотя, правду сказать, почти рассчитывал услышать от Флой хотя бы бледное подобие оных (надо признать, он даже воображал себе слезы), но, наверное, ничего такого не будет и придется искать утешения хотя бы в этих словах.
Оставшиеся часы своего последнего совместного вечера они прогуливались молча, каждый занятый собственными мыслями. Когда Флой пришло время помогать с ужином, Чарли сел на пороге и стал ждать отца. Наконец в начале седьмого отец вернулся. А ведь ушел в семь утра. Вид у него был совершенно измученный, и, проходя мимо Чарли, он едва обратил на него внимание.
После ужина отец сел в кресло, обитое кожей тележника, за которое семья еще не расплатилась в лавке компании и в которое никому больше не дозволялось садиться, и долго курил молча. Дети тихонько играли, мать штопала одежду. Сливочный свет масляной ламы падал на силуэты и лица, на мебель и половицы. Некоторое время спустя отец заговорил:
— Этот проклятый Оттернесс весь день мне проходу не давал. Утверждал, будто я пустил в станок два несовместимых световолокна. С тех пор как его сделали мастером-люксарщиком, он стал совершенно невыносимым. В свои сорок он самый молодой, кто смог такого добиться, и надеяться, что он позволит тебе про это забыть, все равно что считать, будто «Люксаровые куртки» выиграют первенство.
Мать Чарли промолчала, понимая, что сейчас мужу не нужно ничего, кроме внимания и поддержки. А тот целых две минуты курил молча, прежде чем заговорить снова:
— Я пытался им сегодня сказать о том, во что верю, Элиза, а они только посмеялись.
Мать Чарли опустила на колени шитье.
— Ты же знаешь, никто не любит слушать, когда про Фактора говорят дурное, Родж. Не понимаю, зачем ты вообще стараешься.
Отец Чарли хлопнул ладонью по подлокотнику.
— Проклятие! Я ведь хочу только, чтобы Фактор оставил нас в покое. Если он не желает делиться с нами знанием о мире среди звезд, то пусть хотя бы уберется со своим высокомерием и позволит нам попытаться снова обрести собственный путь. А сейчас он точно дамба на пути прогресса. С тех пор как двести лет назад явился Фактор, мы не сделали ничего нового. Ведь до его прилета все было по-другому и снова может измениться. Когда-то мы собственными силами выкарабкивались из Темных веков, заново учились тому, что мы умели. А потом прилетел Фактор и вышиб из нас желание делать что-либо. С тех пор мы погрязли в рутине. Это неправильно, помяни мое слово. Это как если бы Суолебурн перестала течь и заросла тиной.
Но мать Чарли только покачала головой.
— Не знаю, Родж. Трудно сказать. Мы как будто живем неплохо.
