Ант Скаладинс - ПАРИКМАХЕРСКИЕ РЕБЯТА. Сборник остросюжетной фантастики
Жена интересовалась, как принимать Джонсона, кого звать еще, пускать ли журналистов, жаловалась на нехватку времени и спрашивала, не боится ли он, то есть Волжин, за Галку, не слишком ли она увлекается этим сомнительным героем.
Волжин отвечал невпопад и под конец уже традиционно извинился и пообещал перезвонить сам.
Следующим был Брайт.
— Старик! — заговорил он. — Слушай, что я тебе расскажу. Ты обалдеешь. Ты, наверно, думаешь, что подтвердилась шутка Корвадеса и под Тоннелем ничего не оказалось. Так вот: там было не двести пятьдесят мегатонн, а пятьсот. Ты представляешь, каков мерзавец этот Дэммок!
— Сколько? — равнодушно переспросил Волжин.
— Пятьсот.
— Изрядно.
— «Изрядно»! — обиделся Брайт. — Да это черт знает что!
— Слушай, Джонни, — сказал Волжин, — вы все так часто звоните и все говорите на разных языках. Я уже ни черта не соображаю. Я тебе сам позвоню. Попозже. Хорошо?
Брайт исчез, а вместо него как-то странно (вроде бы и звонка даже не было) возник на экране Джонсон.
— Игорек, — сказал он («Какой я ему, к черту, Игорек?» — подумал Волжин), — хочешь я подарю тебе девять миллиардов долларов? У меня тут в номере случайно обнаружились лишние девять миллиардов. Тебе не нужны?
Джонсон говорил по-английски, и это было очень странно.
— Ты что, Боб? — спросил Волжин. — Ты пьяный, что ли?
На это Джонсон разразился потоком трудно переводимой испанской брани, и в этой словесной помойке отчетливо были различимы только три имени: Иисуса Христа, девы Марии и Эльзы Гудинес.
Потом Джонсон внезапно иссяк и продекламировал по-русски: — На наших мускулах кровь и пот, На наших зубах — песок. Еще один последний бросок, Еще один поворот. На наших мускулах пот и кровь. Зато результат высок! А финиш будет, как выстрел в висок, Новее повторится вновь.
Это были стихи Джеймса Тайлера в его, волжинском, переводе, и он никогда не думал, что они могут так звучать, как звучали сейчас в устах пьяного спринтера.
— Знаешь, Игорь, что я хотел сказать им всем сегодня вечером, когда они сядут у экранов своих стереоящиков и будут пялить на меня глаза?
Джонсон поправил на шее воображаемый галстук, прокашлялся и вдруг закричал, как на митинге: — Я! Последний спринтер уходящего мира! Призываю всех, кто еще не окончательно погряз в мелких заботах о своем здоровье и благополучии: спасите спорт! Спорт умирает, но он безумно хочет жить. Спасите его. Начните все сначала. Еще не поздно. Каждому из вас, кто захочет стать настоящим профессиональным спортсменом, я, Роберт Джонсон, буду платить деньги, хорошие деньги, и уж я научу вас, как надо отдавать спорту всего себя, всего без остатка. Спорт не признает компромиссов.
В спорте надо раствориться. И тогда он щедро вознаградит тебя за твою преданность. Я, Роберт Джонсон, призываю всех создавать новые настоящие спортивные клубы! Я, Роберт Джонсон, буду финансировать эти клубы! И это будет прекрасно. Но все зависит от вас. Судьба спорта в ваших руках, люди планеты! Спасите спорт! Ради красоты, ради силы, ради отчаянного духа борьбы, ради счастья — величайшего на свете счастья преодоления предела — спасите спорт! К этому призываю вас я, последний спринтер уходящего мира. А теперь, Игорь, я ничего им не скажу. Ничего. Так тебе нужны девять миллиардов или я их выбрасываю?
— Нет, Боб, — сказал Волжин, — мне не нужны эти деньги.
— Хорошо, — Джонсон достал откуда-то из-за кадра бутылку виски и, сделав большой глоток, спросил: — А выпить ты не хочешь? Ах да, ты же в телевизоре! Тогда давай поиграем.
— Давай, — согласился Волжин.
— Чиверс, — предложил Джонсон.
— Третьяк, — отпарировал Волжин.
— Эспозито.
— Бобров.
— Гретцки.
— Харламов.
— Пэгги Флэминг, — внезапно перескочил Джонсон.
— Водорезова.
— Не то.
— Хорошо. Роднина.
— Бабилония.
— Не то, ох, не то!
— Хэмилтон.
— Фадеев.
— Таулер — Форд.
— Пахомова — Горшков.
— Ладно, — сказал Джонсон и снова сделал перескок:
— Джон Томас.
— Владимир Ященко.
— Ренальдо Нехемиа.
— Андрей Прокофьев.
— Не то. Боб Джонсон.
— Кто?
— Боб Джонсон.
«Ну и что ты хочешь, чтобы я сказал?» — подумал Волжин.
— Не молчи, Игорь, — сказал Джонсон.
— Мне некого назвать, — голос Волжина стал глуховатым.
— Тогда возьми девять миллиардов.
— Нет, — сказал Волжин.
— Ну, тогда давай выпьем.
И Джонсон протянул ему бутылку виски.
Ант СКАЛАНДИС
СКАЖИТЕ ТАМ, ЧТОБ БОЛЬШЕ НЕ БУДИЛИ
1. Генератор, Джойс и стихи
Они шли по осенней раскисшей Тверской и говорили каждый о своем, почти не слушая друг друга, как в пьесах Чехова. Геннадий излагал друзьям свою полусумасшедшую идею биоэлектрического генератора эмоций, Вадим долдонил что-то о Кэроле Джойсе и о его теории параллельных миров, и Ленька то и дело принимался читать стихи, как правило, совершенно не к месту. Погода стояла скверная: в воздухе висела какая-то хмарь, а из-под колес автомобилей большими грязными брызгами летел таявший, преждевременно выпавший снег.
— Вы понимаете, — говорил Геннадий, — я не предлагаю имитировать какие-то отдельные эмоции, создавать какие-то фальшивые ощущения. Я предлагаю, в конечном счете, генерировать идеально завершенный комплекс эмоций, приводящий человека в состояние счастья, которого ему так не хватает. Подключаясь к моей машине, человек получит невиданную, непредставимую раньше возможность для абсолютного отдыха, для полного расслабления души и тела. Генератор эмоций — я в этом уверен, вытеснит постепенно из обихода и водку и наркотики, а сам он будет совершенно безвреден. В разумных дозах, конечно, — добавил Геннадий.
— Бред, — сказал Ленька. — Эрзац-наслаждение. Квазиудовольствие.
Псевдосчастье. Иными словами — духовная мастурбация.
— Да ну тебя! — обиделся Геннадий.
А Вадим вдруг спросил: — Генка, ты Джойса читал?
— А при чем тут Джойс?
— А при чем вообще все?
— Резонно. Ты имеешь в виду писателя?
— Нет, я имею в виду ученого, Кэрола Джойса, автора теории параллельных миров, — объяснил Вадим.
— А, — сказал Геннадий, — эта дурацкая статья в «Вопросах философии»?
— Не только. У нас перевели его книжку «Вещество. Энергия. Информация». Рекомендую почитать. Да и статья, между прочим, вовсе не дурацкая. Я бы сказал, грандиозная статья.
— Джойс — примитивный идеалист, надевший маску революционера науки, — отчеканил Ленька звонкую формулировку «застойных» лет.
