Дмитрий Биленкин - Фантастика, 1966 год. Выпуск 3
Вездеход приблизился к границе темного пространства, в которое причудливо вдавались языки света. Последние лучи солнца били из-за горизонта, как прожекторы. Они упирались в ночь, самую странную ночь, которую когда-либо видели Полынов и Бааде: она высилась стеной черного стекла, за которой, однако, не было тьмы. Там что-то тлело, что-то пульсировало клубами зеленоватого дыма.
— Сейчас я покажу тебе фокус, — подмигнул Бааде, притормаживая машину.
Он откинул дверцу ящичка, покопался, вынул провод с лампочкой, приладил концы провода к клеммам. Полынов заметил, что в миниатюрной лампочке пряталась толстая, рассчитанная на большое напряжение спираль.
— Гляди, — предупредил Бааде.
Мотор взревел, машина дернулась, и в тот миг, когда она проскакивала рубеж света и тени, лампочка ярко вспыхнула в наступившей вдруг темноте. И тотчас погасла.
— Это что еще такое? — Полынов старался не выдать удивления.
— О, инженерное предвидение, не более! — смехом добродушного медведя пророкотал Бааде, — Свет есть, темнота есть — где? На границе огромного перепада температур. Термопар, не так ли? И вблизи электромагнитный генератор — Солнце. Верно? Четыре действия арифметики в уме, и я подбираю лампочку, подключаю ее к корпусу и машиной замыкаю контакт, чтобы позабавить тебя видом короткого замыкания. Меркурианского замыкания!
Полынов с уважением оглядел стенки тесной кабины. Вроде бы мягкая обшивка, только и всего, но сколько же в нее вложено труда и ухищрений, чтобы она выдерживала и жару, и холод, и радиацию, и электризацию, оставаясь при этом удобной, незаметной.
— Так-то, — с удовлетворением отметил Бааде, перехватывая взгляд. — Мы-то все предусмотрели заранее. Непробиваемая броня! — он стукнул кулаком по обшивке.
— Дважды два — четыре, и никаких гвоздей…
— Что?
— Так, к слову. Следи лучше за дорогой, а то еще врежешься во что-нибудь… нерасчетное.
Вездеход плыл в темноте, фарами высверливая в ней тоннель. И все же темноты как таковой не было. Скорей она походила на мрак, пронизанный излучением мощных ультрафиолетовых ламп, свет которых не столько виден глазу, сколько чувствуется им.
Полынов глянул через плечо Бааде на экран телелокатора.
Облизал внезапно пересохшие губы. Мир на экране, в котором но было ни глухой темноты, ни ослепительного света фар, тоже выглядел чуть-чуть зыбким и нереальным!
— Не очень-то хорошее изображение, — заметил он.
— Есть грех, — кивнул Бааде. — Локатор настраивали на Луне, учитывая данные о Меркурии, сообщенные АМС, но немножко тумана осталось. Тут ведь проблема не только в том, чтобы устранить помехи, а и в том, чтобы изображение оставалось привычным для глаза.
— Тут есть какое-нибудь противоречие?
— Еще какое! Наш глаз, к сожалению, несовершенный инструмент. Помню, я участвовал в разработке новой системы цветного телевидения. Нам пришлось, чтобы цвет выглядел совершенно натуральным, применить «мигающую передачу». В то время мы уже отказались от электронного луча, да… Цвет получился бесподобным, но многие стали жаловаться: нерезко. Хотя никакой нерезкости и в помине не было! Что же ты думаешь? Пришлось переделывать, идти на компромисс. Цвет стал хуже, зато на нерезкость уже никто не жаловался.
— Значит, найти точное соответствие действительности…
— Что значит «точное»? Для кого точное? Пожалуйста, мы могли создать телевизор, передающий все так же, как видит пчела. И пчелы не смогли бы отличить цветок на экране от цветка на лугу. Но человек вряд ли был бы доволен такой передачей… Если хочешь знать, это очень серьезная проблема: как пропустить все ширящийся поток информации через каналы человеческого восприятия.
— Как-то не замечал здесь больших трудностей…
— Хм! Представь себе, что все «органы чувств» корабля подключены к органам чувств человека. Все эти радиотелескопы, просто телескопы, нейтриноаппараты, счетчики электронов, счетчики мезонов, датчики магнитных полей, датчики гравитационных полей и так далее и тому подобное, все эти сотни, тысячи приборов. Что бы тут было с человеком, а?
— Он бы и секунды не выдержал.
— Не сомневаюсь. Вот почему от приборов мы получаем не все сведения об окружающем мире, а только главные.
— А кто определяет, какие сведения в тех или иных условиях главные, а какие нет? Люди?
— Конечно.
— Так.
Впереди в сверлящем свете фар появилось белое пятно.
Затем оно превратилось в дорожку, усыпанную снегом дорожку, которую ограждал мрак и которую поворот руля вслед за лучами фар бросал то влево, то вправо.
— Замерзшие газы, — сказал Бааде.
В воздухе заклубились снежинки, взбитые гусеницами. Дорога шла под уклон.
— Кстати, Генрих… Перед тем как увидеть там, в пустыне, концертный рояль, ты не думал о нем?
— Конечно, нет! Может быть, Шумерин?
— Нет, я его спрашивал.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Пока ничего.
«Снежная дорога» оборвалась. Ее обрезала каменная гряда. За ней что-то блестело, будто зеркало.
— Осторожней… — предупредил Полынов.
Но Бааде и без того сбавил ход.
Поворот, еще поворот — им открылась смоляно-черная гладь озера. Противоположный берег нависал козырьками скал, ближний полого подходил к неподвижной жидкости, слабо курившейся туманом.
— Это как понимать? — спросил Полынов.
— Так, как показывает термолокатор. А он показывает, что температура почвы повысилась. Видимо, местный разогрев, растопивший газы. Но я хочу предупредить, — Бааде повысил голос, — я хочу предупредить, что сейчас, возможно, начнутся кое-какие пиротехнические эффекты.
— Какие же?
— Не знаю. Но видишь, стрелка индикатора метнулась. Очевидно, на Солнце произошла мощная вспышка, и теперь нас ждет электромагнитная буря.
— Она чем-нибудь грозит нам?
— Чем она может нам грозить, интересно? Эта возможность, мой друг, просчитана. Боюсь только, что зрелище но будет слишком эффектным: там, в пустыне, оно выглядело жидковато. Замечаешь? Вокруг что-то затевается. Я думаю, имеет смысл здесь сделать остановку, благо озеро все равно требует исследования.
Бааде был прав: что-то менялось. Серия неуловимых переходов, которые воспринимаются скорее чувством, чем разумом, подобно тем предвестникам, которые на Земле предупреждают о первом порыве грозы тогда, когда воздух еще тих и спокоен. Темнота словно линяла; в ней обнаружился подслой, который просвечивал сквозь нее. Иногда из глубин темноты выплывали какие-то клубы черней самой черноты, но они быстро таяли, уступая место полусвету.
