Томас Диш - Щенки Земли
Мне хотелось сказать, что я целиком с ней согласен, ни вместо этого стал расхваливать поле для регби и теннисные корты Шредера.
У Жюли внезапно испортилось настроение.
– О дорогой мой, значит, у тебя не возникло желания отправиться туда вместе с нами! Я так надеялась…
– Не спеши с выводами. Сперва спроси меня.
– Бога ради! Ты согласишься отправиться вместе со мной на Лебединое озеро?
Голос ее Господина эхом повторил просьбу Жюли в моем разуме: «Согласишься?»
Ее Господин? Нет – теперь он и мой! Мне не пришлось отвечать на вопрос Жюли, потому что наш Господин сам передал мое радостное согласие ее разуму. Восторг девочки перескочил в мой мозг, как возвращается хорошо посланный мячик в игре дружественно настроенных теннисистов.
– А мой брат? Вы захотите взять и его, правда? – (Поразительно, каким законченным лицемером может быть человек даже в десятилетнем возрасте.)
– Естественно! В конце концов, вы оба Уайты[3].
Я был более чем шокирован. Кроме того, что я знал из «Хижины дяди Тома», мне никогда не доводилось сталкиваться с предпочтением по расовому признаку.
– Некоторые из моих лучших друзей… – негодующе начал я.
– О нет, глупышка! Белые совсем в другом смысле. Дети Теннисона Уайта. Ведь вы – его сыновья. И следует добавить, единственные, кого еще не затащили к себе питомники высшего ранга. Пойми, я не хочу сказать ничего плохого о Шредере, но тем не менее полагаю, что вы достойны лучшего. Вы двое стоите всех других любимцев этого питомника, взятых вместе!
Теперь я, конечно, понимаю, что подобного рода разговор не имеет ничего общего с демократией и в нынешних обстоятельствах выглядел бы подрывающим устои общества, но тогда мой незрелый разум, развращенный ложными ценностями Господства, вполне удовлетворился этим комплиментом. Я даже поблагодарил за него Жюли.
– Я назвала тебе свое имя. Но ты мне еще не представился.
– Белый Клык, – сказал я, не скрывая переполнявшую меня гордость
– Клык Уайт. Какое смешное имя Я не смогу называть тебя «Клык». Теперь ты будешь Каддлис.
Мне следовало сразу же возразить, но я побоялся обидеть ее и расстаться с обещанным билетом на астероиды. Так вот и получилось, что следующие десять лет жизни все друзья знали меня под именем Каддлис.
Вернувшись с Жюли к дому Скунсов, мы обнаружили, что Роксана и Плуто устали ждать и вернулись в своем пузыре-танке в питомник. Мы помчались следом напрямик, скользя над погружавшимся в дрему лесом. Заботой нашего Господина мы были защищены от прохлады октябрьского вечера.
В считанные минуты после возвращения Господин Жюли договорился о передаче нас с Плуто из питомника Шредер на Лебединое озеро. Роксана протестовала, уверяя, что момент для перерыва в наших литературных занятиях был совсем не подходящий. Либо мы должны остаться в Шредере, либо ей придется составить нам компанию на астероидах. Оставляю читателю самому разбираться, каким был истинный ход мысли Роксаны. Однако Господин Лебединого озера оставался холодно безразличным к ее мольбам и угрозам. Родословная Роксаны ничего собой не представляла; ее физические данные в лучшем случае можно было назвать красотой на любителя; что же касается знания литературы, то оно не простиралось дальше увлечения Прустом, которого Господин Лебединого озера почитал менее любого другого писателя. Роксана плакала, падала в обморок, рвала на себе волосы. Все было напрасно. Наконец, когда Плуто собрал все клочки бумаги со своими стихами и мы были готовы отправиться, Роксана напутствовала нас проклятием.
Путешествие на астероиды состоялось той же ночью, пока мы спали. Какими средствами пользовался для этого наш новый Господин, я сказать не берусь. Во всяком случае, это был не прозаический космический корабль. Технология Господ представляла собой что-то вроде экспромтного наития, но я должен признать, причем считаю это делом чести, что техническая сторона дела мне действительно неинтересна.
Нас разбудила приглушенная люминесценция стен питомника, к которой мы привыкли за свою жизнь. В ответ на ускорение нервных импульсов наших просыпавшихся разумов стены оживали все более радостными цветовыми гаммами. В какой-то момент я даже испугался, не остались ли мы в Шредере.
Однако ощущалось и различие: вместо неослабного бремени земного притяжения – ласковый гравитационный пульс, что-то похожее на слабые отливы и приливы, исходившие, казалось, из моего сердца.
Я ощутил Сворку нового Господина, крепко обнимавшую разум (все следующие десять лет она никогда не оставляла меня вовсе, даже во сне). Я улыбнулся и прошептал Ему слова благодарности за решение забрать меня.
Жюли тоже проснулась. По мановению ее руки под синтетическую музыку, имитирующую рожок, стены питомника растаяли, и я оказался лицом к лицу с безграничными сияющими просторами астероидов.
От изумления я разинул рот.
– Это все ваше, – произнес голос внутри моего разума; вскоре этот голос стал казаться таким же привычным, как мой собственный внутренний голос.
Взявшись за руки, мы с Жюли выпорхнули на эту фантастическую игровую площадку, где сферы небес играли свою музыку только для нас. Экзотические цветы, словно римские свечи, источали обильное благоухание. Все цвета радуги клубились вокруг нас лучистыми арабесками, а мы двое носились и кувыркались в гравитационном поле, словно скворцы, попавшие в воздухозаборник вентилятора.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой я совершенно счастлив
Это был рай. Что я могу к этому добавить?
О, я знаю, что так нечестно. Знаю, что должен попробовать. Но не забывайте, сколь необъятна эта задача; вспомните, как много людей получше меня пытались справиться с ней и потерпели неудачу. Небеса Мильтона – скука; его Эдем хоть и приятен на первый взгляд, смертельно однообразен. У Данте немного лучше, но даже большинство тех, кто восторгается им, находит более трудным для себя парить в его эмпиреях, чем карабкаться по крутому склону чистилища или вязнуть в трясинах ада. Одним словом, лучше всего оставить Небеса попечению богов.
Позвольте мне начать с чего-нибудь простого, вроде географии…
Лебединое озеро было образовано из двенадцати крохотных астероидов, которые наш Господин искусно связал в некое подобие астрономических часов. Взаимные траектории двенадцати астероидов были определены с таким изяществом, что их конфигурация в целом должна была совершать один полный цикл каждые сто лет. Таким образом, зная код, стоило лишь бросить взгляд на небосвод, чтобы узнать год, месяц, день недели и час с точностью до нескольких минут. Самый большой астероид – Чайковский – имел диаметр всего шестнадцать километров, а наименьший из двенадцати – Мильход – был невзрачной скалой не более полутора километров от полюса до полюса. Главный питомник и все долговременные сооружения самых разных размеров находились на Чайковском, но каждый любимец мог свободно перебираться с астероида на астероид, пользуясь широкими струями скоростной тяги, либо – если он чувствовал себя в силах – просто прыгая, поскольку гравитация всюду вне сооружений питомника не превышала ничтожную величину 0,03 земной. Внутри сооружений, как и в Шредере, поддерживался удобный уровень 0,85.
