Андрей Измайлов - Счастливо оставаться
Тип вечной туристки. Еще у нее большой запас энергии - она его преобразует в речь, если не бегает по культурно-художественным дефицитам.
В ответ на ее гомерический кашель из кухни выходит Вадя Пирайнен с заварным чайником со средний самовар и говорит:
- У каждого народа свой чай. Вот мы, например, пьем индийский!..
Он разливает чай в специальные чашечки для гостей, кладет сахар в специальные блюдечки для гостей.
Говорит, что еще есть специальное варенье для гостей.
Но чай с вареньем мешать - только продукт портить.
Но он может мне положить, если я хочу.
Я, конечно, говорю, что, конечно, не хочу. Зачем же продукт портить?! И, как всегда, в пирайненовской сервизной обстановке чувствую себя в бабочке. Пью очень вкусный чай, который всем хорош. Только в нем немножечко варенья не хватает.
Вадя Пирайнен рассказывает про букмагазин. Как пришел - и шепотом: "Акутагава есть?" А ему: "Что именно?" - "Что-нибудь". А ему: "Есть!" Тут-то Вадя, совсем как свой, спрашивает: "Что именно?" И ему шепотом: "Смотря за сколько". А он уверенно руку за букиниста протянул и у него из-за спины двухтомник вытянул. И уже не шепотом: "Как за сколько? За номинал!" А тому уже деваться некуда. Но теперь Ваде в этот букмагазин дорога заказана. Но Акутагава того стоит. Я соглашаюсь, но думаю, что Акутагаве не повезло. Пирайнены, конечно, книги под обои не подбирают. И все, что достают, прилежно читают. Но именно прилежно. До седьмого пота. Чтобы быть на волне и в курсе. И удовольствие от чтения они получают похожее с магазинным грузчиком, который только что шаланду с ящиками разгрузил. И с гордостью думает: вот какой я молодец, один управился!
Мне самому ни Акутагава, ни Гессе, ни Фриш, ни Джойс не нравятся. А нравятся Дюма, ОТенри, Стругацкие. Но упаси боже признаться в этом Пирайненам.
Потому что есть аристократия, и есть плебс. И пока я закатываю глаза и цокаю языком по поводу модных занудных книжек, я аристократ. А заикнусь про Дюма - плебс. А в сервизной пирайненовской обстановке плебсом быть неуютно.
Потом Вадя рассказал, как он в антикварном у одного недоумка ведро для шампанского перехватил. Тот уже в кассу шел и все бурчал, что вот ведь буржуи были - шампанское ведрами пили. А Вадя через голову этого недоумка деньги в кассу просунул. И теперь вот у них ведро для шампанского есть.
Я думаю: как Пирайнены с ведром этим мучаются.
Ведь есть же холодильник... А теперь надо из него лед выгребать, колоть, в ведро складывать. И шампанское в это ведро вставлять. А кто из нас шампанское пьет, кроме как в Новый год? Но я знаю, что Пирайнены будут и лед колоть, и шампанское покупать... Главное - ни у кого ведра нет, а у них есть.
Потом Нина Пирайнен рассказывает про театр греческий, который на гастролях был. И она прорвалась.
И на сцене все не как у нас, и говорят три часа погречески. Ничего, конечно, не понятно. Но все понятно.
Такое непередаваемое ощущение.
А я театр не люблю. Там в первом действии по пьесе пол моют. А в третьем действии уже десять лет прошло.
А пол мокрый. Не верю. И антиквариат не люблю, и шампанское ведрами, и музыку с заскоками, и книжки заумных. Я только чай индийский индийский у Пирайненов люблю. Но чай уже кончается. И Пирайнены собираются на выставку какого-то итальянского ориенталиста или орнитолога. Мазирелли. И меня из вежливости зовут с собой.
Я прощаюсь и говорю, чтобы они приходили сегодня вечером попрощаться. В отместку за Мазирелли говорю. Мол, уезжаю кое-куда. И Пирайненам такое даже не снилось. Не сдержался все-таки...
Они говорят "ну-ну". Только неуверенно говорят.
Они такое от меня впервые слышат. И настораживаются. И говорят, что обязательно. И на ориенталиста своего идут. Или на орнитолога. Кто их разберет. А я к Лиде иду. Могу, конечно, к Лиде и полететь. Но день уже на улице. И люди. И облаков нет. Небо чистое.
...Я тогда со Светкой первый раз серьезно сцепился из-за ее богадельни. И сказал: либо я, либо богадельня! Она сказала: богадельня! Она мартино-иденовский групповой эксперимент проводит, и судьбы молодежи ей дороже личных интересов. Тем более что на месяц вперед три проблемные статьи запланированы.
И я пошел к Целоватову. В жилетку плакаться. Не очень-то и хотелось плакаться, но я-то понимал, что очень Целоватова обижу, если он вдруг узнает не от меня: Ашибаев с женой-Светой расплевался. Поэтому я все-таки пришел.
А вместо Целоватова открывает дверь Лида. Только я тогда еще не знал, что это Лида. Просто красивая рыжая женщина. Такая красивая, что я остолбеневаю.
И стою на пороге.
Она усмехается. Не знаю, откуда у женщин умных такая усмешка. От матриархата, наверное, осталась.
Когда все мужчины детьми были - детьми, которых надо воспитывать, глупости их терпеливо выслушивать.
И делать не так, как эти неразумные дети хотят, а наоборот: как надо! И у не очень умных женщин такой усмешки нет. У Светки, например, нет. А у Лиды есть.
Я все смотрю на нее и смотрю. Она говорит:
- Все уже собрались.
Я говорю:
- А-а-а...- И на Лиду смотрю.
Целоватов заглядывает в коридор и говорит:
- А-а! Уже познакомились?!
- Нет,- Лида отвечает.- Просто смотрим друг на друга.
- Ну, и как первые впечатления?- спрашивает Целоватов.
И я вспоминаю, что ведь к Целоватову пришел.
И он именно здесь живет. И если Лида дверь открывает, то все понятно...
Лида снова усмехается и говорит:
- Очень приятные.
А я соображаю, что это она про первые впечатления.
Еще она успокаивающе мне говорит:
- Мы с вашим другом вместе в рейсы ходили...
Я думаю, что не хватало еще, чтобы мои мысли ктото читал. И сразу вспоминаю: я небритый, лохматый, грязный. И печать интеллекта на моем лице нечеткая, размытая. И чувствую себя, как однажды на демонстрации,- все кругом в костюмах, шляпах, а я в майке, трусах и со спортивным флагом.
А тут еще Нина Пирайнен в коридор впархивает и причитает:
- Витю-у-уша пришел! У-у-у-у, в каком ты виде! Правильно Светлана говорит, что ты в облаках витаешь!
И я жалею, что Пирайнен не умеет мысли читать.
И придется ее, газель безрогую, вслух послать. А Лида мне на ушко:
- Эта тощая корова еще не газель.
Потом поворачивается к Пирайнен и очень дружелюбно ей:
- Пойдемте, Ниночка, нашим мужчинам кофе приготовим.
Они уходят на кухню, а мы с Целоватовым уходим в комнату, где еще Вадя Пирайнен сидит. Как всегда, выбритый. Запашок польского одеколона и "Винстона".
И как всегда, он с женой принес что-то итальянское в бутылке. И как всегда, делится впечатлениями. На этот раз о Рерихе. Я по привычке делаю лицо "везет же! а мне никак не выбраться!..". Но Целоватов вдруг Вадю перебивает:
