Любовь Лукина - Когда отступают ангелы
Всё произошло беззвучно и страшно. Выстрела не было. Эта штука в его руке даже щелчка не издала. А человека не стало. Просто не стало, и всё. И только трава на том месте, где он лежал, залоснилась вдруг в сером полусвете фонарей от немыслимой стерильной чистоты.
Точно так же, спокойно и деловито, оборотень навёл оружие на второго… Ну пусть не щелчок, но хоть бы шорох какой раздался! Ни звука. Был человек — и нет его.
Убийца подрегулировал что-то в своей дьявольской машинке и, прицелившись в мою штакетину, уничтожил и её тоже. На всякий случай.
Я уже боялся дышать. Вот, значит, что стало бы со мной, промахнись я рейкой по второму!.. Долго бы искали потом Миньку Бударина…
Пальцы моей левой руки сами собой, без команды, сомкнулись на рукоятке, и от кисти к локтю пробежали электрические мурашки. Перед глазами у меня вместо прицела оказался стеклянный экранчик не больше спичечного коробка. В нём я увидел слегка увеличенные чёрные кусты и тонко прочерченную светящуюся окружность.
Кто они такие, откуда взялись, почему у них такое оружие — я об этом и думать забыл! Одного мне хотелось — чтобы этот серый скрылся, и как можно скорее. Но он, похоже, не собирался скрываться — неподвижная фигура по-прежнему маячила посреди лужайки.
Оборотень пялился на плотные подстриженные кусты, за которыми лежал обездвиженный мною Гриша Прахов. Если этот гад сделает к нему хоть один шаг… Сделал. Ну, не обижайся…
Спусковая клавиша плавно ушла в рукоятку…
Никому, даже Бехтерю, не пожелал бы я попасть тогда в мою шкуру. Я ведь с той самой ночи стал тишины бояться. Мать до сих пор удивляется: что это я — телевизор включаю, а сам его не смотрю? А меня просто в полной тишине жуть берёт…
Так вот, тишина тогда была полной. Где-то далеко-далеко ворчал еле слышно листопрокатный, да шевелились вверху чёрные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней — никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.
Мне послышалось, что возле стены отчётливо хрустнул под чьей-то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно подмело — сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула как вымытая…
В себя я пришёл за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надёжно, как урна эта — исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто-то быстро и деловито убрал все заслоняющие меня предметы.
Дальше убирать было нечего — дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом — не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что-то я такое сделал…
Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чёртом меня понесло через аллею, а главное — как это я ухитрился перебежать её, не попав под выстрел.
Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было не до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера — ту, что примыкает к шоссе.
Вот не думал, что пригодится мне когда-нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Ещё раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна-единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»
А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста — не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.
Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит — так не успеет. А успеет — так не поможет…
И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!
Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Огромный мир вспомнил наконец про Миньку Бударина и шёл теперь к нему на выручку.
Рычание моторов надвигалось — уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала — видно, шофёр пугнул сунувшуюся под колёса собачонку…
Я ждал, что заросли вскипят разом и ещё с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех…
Показались КрАЗы. Они шли колонной — пять длинных угловатых громад, и всё дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на тёмные закоулки старого сквера рухнул обвал света…
Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..
— Спасибо, ребята… — бормотал я, выбираясь на аллею. — Спасибо…
Выбрался — и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много — чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, то ли по мне палили — ничего не помню… Но не всё же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Осталось одно — добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите — Гриша здесь ни при чём, он пальцем никого не тронул…»
Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брёл очнувшийся Гриша Прахов.
— Стой! — вырвалось вдруг у меня. Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он ещё один шаг.
— Обойди… — хрипло приказал я. Нельзя было ходить по этим пятнам. Всё равно что на могилу на чью-то наступить.
