Иннокентий Сергеев - Галатея
Аллея парка, асфальт, цветы. В просветах листвы небо. Мы сидим на скамейке в душистой прохладе тени. Я говорю: "... Ну, а что будет, когда солнце уйдёт? Пойдёте ли вы за ним или останетесь киснуть в болоте мёртвых уже привычек? Пока есть свет, есть жизнь. Пока есть любовь, есть радость, но ничего нельзя привязать к себе, нужно идти, идти дальше и открывать новые земли... - И захватывать?- говорит он. - Мы идём по пустыне. От оазиса к оазису, и если бы их не было, мы бы погибли. Но всякий раз, когда я вижу красоту, она становится мной лишь тогда, когда, выражая её, я выражаю себя. И то, что сделано мной, уже не во мне. Этого нет во мне больше, и я иду дальше... - В пустыню? - Да, это рискованно. Но как же иначе? Остаться? Объявить себя Великим Правителем Этого Оазиса? И всю оставшуюся жизнь торчать перед зеркалом, примеряя лавровый венок и любуясь собой в гордых и величественных позах? - Однажды можно просто не дойти до очередного оазиса,- говорит он.- И в результате никуда не придти. - Да,- говорю я.- Или принять за оазис мираж. Случается и такое. Но страх - это не метод. - Где-то я это уже слышал...- задумчиво говорит он. - Может быть. Но правда остаётся правдой. Мы молчим. Я замечаю прогуливающуюся чуть поодаль на асфальте чайку. Это ведь чайка? Она самая. Я ищу по карманам и нахожу кусочек рафинада, завёрнутый в разорванную бумажку пакетика. "Гули-гули-гули",- подзываю я её, но она не реагирует. "Эй, как тебя. Джонатан. Давай сюда, сахар получишь". - Наверное, сытая,- высказывает своё соображение Конферансье. - А может, она не ест сахар? - Ест,- убеждённо говорит он. - А всё-таки надо сбегать, купить ей рыбы. - Это можно,- соглашается он. - А она не улетит куда-нибудь? - Ничего,- говорит он.- Мы её ниточкой привяжем. К скамейке. Он пытается поймать её, но она убегает, и он бежит за ней и никак не может схватить негодную птицу...
- Кончилось тем, что он растянулся, а чайка улетела. Как я и ожидал. - Нашли развлечение,- кивает Лил с насмешливой укоризной.- Два здоровых мужика. - Ты слушай дальше. А то не буду рассказывать. - Так кто тебя привёз-то? - Он мне говорит: "Пойдём, ещё поотражаемся". Я говорю: "Давай". Идём, и тут нам навстречу какой-то тип. Оказывается, они знакомы. Он на колёсах. Поехали кататься втроём. А потом он поехал нас развозить. Знаешь, как он сказал? "В таком состоянии колёсами легче управлять, чем ногами". Толковый парень. Три раза ему объяснял, куда ехать, и он каждый раз говорил: "Понятно",- и отвозил куда-нибудь не туда. Ладно, мимо проезжали здесь, по этой улице. Я ему: "Стоп! Приехали". Выхожу, прощаемся с ним, я ему говорю: "Единственное, что нас страшит - это неведомое. Единственное, что нас притягивает - это неведомое". И, ты знаешь, он согласился!
Пошатываясь и цепляясь за перила, я поднимаюсь по лестнице подъезда. Подхожу к двери. Она открывает, но зачем-то я ещё раз нажимаю на звонок. Я пьян. Пытаюсь пройти мимо неё. - Кто это тебя привёз? Ой...- дверь захлопывается. Где-то наверху шаги по лестнице вниз. Прохладный полумрак подъезда.
Голос Лил: "Так где ты пропадал эти дни?"
Я вхожу в комнату. Никого. В пепельнице дымится окурок. На полу валяется раскрошенная пробка от бутылки вина. Окно открыто настежь. Сквозняк. В ванной шумит вода. На кухне горит свет. В чёрном окне освещённые окна домов города.
Зал ожидания аэропорта. Монотонный женский голос объявляет рейс, люди вытягивают шеи, прислушиваясь. Голос повторяет, безразлично, без интонаций. Звяканье мелочи в кассе буфета. Треньканье игровых автоматов. Лётное поле. Самолёт, набрав разбег, отрывается от полосы. Маленькая девочка заворожено смотрит на него сквозь мутноватое стекло зала ожидания аэропорта.
Город в ночных огнях. Мигающий огонёк самолёта в чёрном пустом небе.
... И однажды увидев, на одно совершенное мгновение увидев тебя такой, какой ты явилась мне, когда не стало меня, и ты шла, и была сверкающая солнцем площадь, и не было звуков... Пространство... Однажды увидев, я иду к тебе, и снова и снова я буду искать тебя. Потому что моя смерть - это твоё рождение. Такой, какой я увидел тебя. Однажды...
6
Гимнастический зал, из которого вынесли весь спортивный инвентарь остались только баскетбольные щиты с корзинами,- одна из них стянута шнурком и доверху набита бумажными цветами - если снизу бросить в неё мяч, взорвётся фонтан цветов, красиво будет,- огромные, во всю высоту стен, окна, залитые солнцем. - Вообще-то, здесь репетирует кордебалет,- говорит Лил тоном радушной хозяйки, оправдывающейся перед гостями за беспорядок в доме: "Эти переезды, знаете..." Я подхожу к роялю. Сажусь за клавиши и открываю крышку. - Балет? - Ну да,- она подходит ко мне.- Здесь обычно танцуют. - А ты танцуешь? - Я играю. - Играешь? На чём? - На сцене. Я улыбаюсь. Пробегаю по клавишам, разгоняя пальцы. Играю "Дым" Керна. Она слушает, ставив локти на чёрную полировку дерева. - Вообрази себе,- говорю я,- гениального пианиста. Его руки связаны за спиной, и вот, он не может сыграть даже гаммы. Но разве от этого он перестал быть гением? Нисколько. - А почему он их не развяжет?- говорит она. - Если бы он мог сделать это сам, то зачем бы ему было сотворять человека? - Так ты говоришь о Боге? - Да. - Человек должен развязать руки Богу? - Да,- говорю я.- А сейчас я сыграю для тебя мою любимую из мелодий. - А хочешь, я спою для тебя?- говорит она. - Да,- говорю я.- Послушай. Я начинаю играть "Римские каникулы" Матиа Базар.
Раскалённый зноем асфальт. Стаи голубей. Скамейки на площади, сверкающие на солнце машины у парадной лестницы здания театра. Песчаные дорожки, цветочные клумбы. Женщины в чёрных очках. Лепные формы фонтанов. Расположившаяся на асфальте компания молодёжи с гитарами и магнитофоном. Потёртая дорожная одежда. Девчонки лижут мороженое. Тему "Римских каникул" сменяет "Отель Калифорния".
Силуэты высотных зданий на фоне закатного неба, подернутого дымкой. Выгоревшая трава луговины. Палатки. Дым костра.
Далеко на дороге крохотная фигурка велосипедиста удаляется, сливаясь с сумерками.
... Ты не актриса, потому что это нельзя сыграть, это можно только прожить, и ты не играешь, ты живёшь. Ты - свет. Как мрамор, когда отсечено всё лишнее, он оживает, и это не камень уже - голос вопиющий осанну!..
Пустой гимнастический зал, залитый светом дня. Посреди зала, в одиночестве, Конферансье танцует, напевая вполголоса музыкальную тему. Темп убыстряется. Конферансье поёт уже во весь голос, срывается и, выделывая балетные па, начинает задыхаться... Остановился. За окнами слышатся детские голоса и грохот роликовых коньков. Он идёт к роялю. Нет, передумал. Направляется в раздевалку. Пустой зал. Стена с высокими окнами, напоминающая акведук.
- Нужно уметь вовремя уйти,- говорю я.- Это далеко не всем удаётся. - Тебе это удалось,- кивает она. - И они всё портят. Водка иногда... - Что? - Я говорю, водка иногда возвращает всё на свои места. - Как это? - Возвращает к тому, что ты знал об этом раньше. И не всегда это было неправильно. Мы уходим и от правильных решений. - Да,- говорит она.- А почему? - Вот уж о чём я не хочу думать. - Ну и не думай,- говорит она. Я приехал на море и занимаюсь отдыхом. - Раз ты это почувствовал, значит, ты сделал правильно, что ушёл. - Я не хотел никого вести за собой. И понял, что начинаю хотеть этого. Здорово я всё объясняю, да? Она, усмехнувшись, кивает. - А как ещё объяснишь? Она пожимает плечами. Она говорит: "Ты спрашиваешь?" - Если бы я промедлил хотя бы немного, я бы уже не смог уйти. Бывают такие заморочки, когда ты оказываешься как в заколдованном кругу. Надо уметь вовремя... - Уйти,- заканчивает она. - Остановиться, да. Может быть, уехать. Я же не мог отключить телефон и не открывать никому дверь, правильно?
