Вилл Третьяков - Игра в Грааль
- Фактор времени один к десяти, - сказал я, когда он поскользнулся и упал на колено. Луна быстро плыла в светлом ореоле. Когда ее закрывал ствол, в том месте продолжало светиться четкое полукружие лучей, словно от фонаря за деревом. Красиво и загадочно. Однако следовало призвать компьютер к ответу.
- Почему, - спросил я строго, - мой двойник работал сам по себе, я же им никак не управлял?
- По мере того, как выявляются индивидуальные особенности игрока, забубнил тот, - его фантом-носитель приобретает способность действовать в более самостоятельном режиме. Один из побочных эффектов обратной связи.
- А другие эффекты?
- Эффект фантомных ощущений, возможность прямого контакта с фантомом-носителем.
- Ну и как мне с ним поговорить?
- Пока не набралось достаточно данных для формирования матрицы личности.
- Ты мне дашь знать, когда эта матрица сготовится?
- Команда/вопрос некорректен. Прошу повторить другими словами.
- Когда я смогу вступить в контакт с носителем-фантомом, подай звуковой сигнал. SOS по азбуке Морзе. Команда корректна?
- Команда корректна.
- Ну и ладушки.
Помолчали. Мой фантом-носитель носился по поляне, быстро чертыхаясь на трех языках, отдавая, как и я, предпочтение испанскому. Гарольд оказался цел и невредим, но напуган, и Ренато без колебаний пустил в ход эссенцию черного клевера. На рассвете, холодном и гулком...
* * * * * * * * *
Интермедия.
----------
Странно. Сколько прожил я в этом мире, а не знал, что они называют пирамиду горой царя. И насколько мне известно, - а я немало постранствовал, уверяю вас, - ни один народ не строил гигантские пирамиды. Пустые мысли лезут в голову, когда надо сосредоточиться на одном, на главном. На старом воспоминании, отпечатке прошлого.
Вы сидите втроем за низким столом черного дерева, на треугольном столе покоится хрустальная гора царя в пол-человеческого роста, и вы томительно пристально вглядываетесь в ее изменчивые глубины. Там клубятся разноцветные облака, распухают, съеживаются, быстрые прочерки, подобно метеорам в глухую августовскую ночь, мгновенным блеском белого огня понуждают вас щурить и жмурить глаза. "Ледоход на реке времени", - вплывает в твою голову, "Откуда это? Да и непохоже ничуть! " Не похоже ни на что. Кроме, пожалуй, ворожбы Астании, ведьмы средних лет и рассудительного характера, которую ты вытащил из тюрьмы капитула всего-то два дня тому.
- Похоже на сон наркомана, - говоришь ты вслух. Астания молчит. Молчит и тот, другой, только косится на тебя умными черными глазками. Птичий взгляд. Сорока...
- Мастер Тим, мне много всякого рассказывали о твоем искусстве. На что же способен ты?
- Если что и рассказывали, ваша милость, так только про это.
- Да. Я хочу услышать теперь от тебя, что ты умеешь.
- Милостивый господин барон, я готов изобразить любое живое существо, зверя, рыбу, дерево, и все, что вам заблагорассудится, так, что образ сей будет жить на холсте согласно натуре, способен будет вести себя в точном подобии своему оригиналу, и если это человек, то он заговорит с вами, а коли соловей - то запоет, но не сладостней, чем на самом деле, а ровно как если бы он сидел на ветке каштана в лунную ночь...
- Ты складно обучен говорить, мастер. И если это человек... которая знала меня, а я... его, то он меня узнает?
- Именно так, ваша милость, и если вы забудете нечто, что случилось с вами обоими, то он дивным образом напомнит вам позабытое. И щеки его будут горячи, и слезы солоны, а смех - звонок.
- Коли так оно и есть... Скажи мне, а будет ли он знать, этот портрет, что он не настоящий, или, быть может, он и будет настоящий, оживет наяву?
- Этого я не знаю, ваша милость, и вряд ли еще кто ответит на такой вопрос. Дед мой, славный живописец и великий мудрец, когда бы был жив... Нет, не знаю.
- А если б ты написал... изобразил своего деда... и спросил его... ты не пробовал?
Вспомни, вспомни, как исказилось его лицо. Он испугался так явственно.
- Никогда. Никогда больше... только не близких... не людей. Они жалуются, плачут...
- Но это так страшно, мастер, почему же ты вообще работаешь, почему ты пишешь для других?
- Мой господин, я отдаю их заказчику... и я больше про них ничего не слышу. Но никто еще не присылал за мной стражу и не грозил расправой. Все довольны.
- И ты спокоен? Ты умываешь руки?
- Как можно умывать руки, ваша милость? Умывают лицо!
Дерзость шута. И этот шут совершит невозможное? И я вижу, как тяжело далась ему и эта дерзость. Взгляд его замирает, колени подгибаются. Ты сумрачно растягиваешь губы в усмешке.
- Ты. наверное, смелый человек, мастер Тим. Но ради краснобайства ты цепляешься к моим словам. А ведь я волен в твоей судьбе, жизни и смерти.
Он вздрагивает.
- Я известен королю Арфейскому и многим вельможам его двора.
- Никто не посмеет ссориться со мной из-за презренного маляра, обладай ты и сотней таких секретов!
- Неужто я прогневал вашу милость? - тихо говорит он и косится на тебя. Испуганные птичьи глаза. И ты опускаешь веки и устало произносишь, - Нет, мастер, нет. Ты нужен мне для дела.
Но теперь для тебя только одна реальность. Тяжелое сопение мастера Тима. И мрак подвала. И переливы цветов в светящейся изнутри хрустальной пирамиде.
Все. Абсолютная пустота. Он отметил с каким-то вялым сожалением, что ее образ за годы и годы ушел от него, как дым между пальцами. Еще удар судьбы. Щелчок по носу. Обидно и небольно... Нет, больно. Больно! Долгим эхом отозвалась боль под сердцем, и сердце разрослось в груди, его неровный трепет приобрел значимость, и его мысли устремились туда, в эту точку, в этот центр пульсирующей боли...
- Это она? - промурлыкала Астания. Мастер Тим засопел и придвинулся ближе.
Он не сразу узнал ее. Он понял, что это она, когда виски стиснули голову, и стало трудно дышать, и невероятная слабость тела, мгновенная потеря власти над ним... Это была она, в самом деле, там, в глубине голубого тумана. Она смеялась и сбегала по большому трапу от великанского, почти отвесного бока боинга в три ряда иллюминаторов. Боже, как он ненавидит самолеты!
Она сбегала, легко скользя по гладким металлическим ступенькам, притормаживая подошвами кроссовок на их краях. Глаза затянуло влагой. Он нетерпеливо заморгал. Видение кануло в туман. Его клубы будто вырвались за пределы хрустальных граней и светились теперь сами по себе над их головами.
- Ты видел ее, мастер Тим?
- Да, господин.
- Сколько времени уйдет на ее портрет?
- Дайте мне двенадцать дней, господин барон, и я превзойду себя.
- Не раньше?
- Я не должен торопиться.
- Ты прав. Астания. Астания!
Астания заснула незаметно, чуть склонив голову набок.
