Виталий Забирко - Космический хищник (Путевые записки эстет-энтомолога)
Как я ни спешил побыстрее пройти лессовое плато (не хотелось, чтобы млечник атаковал меня именно здесь, где пространство маневра было ограниченно), потратили мы на его преодоление две недели. Но, рано или поздно, все когда-то кончается; кончилось и плато, и мы вышли на обширную солончаковую пустошь. Несмотря на то что берега вновь разлившейся Нунхэн покрывал довольно толстый слой нанесенного рекой плодородного лесса, ничего здесь не росло. Почва настолько пропиталась концентрированным раствором сульфата натрия, что выдавливала его на поверхность, где он застывал на солнце белой, хрустящей под ногами коркой. Вода в реке приобрела горьковато-соленый вкус слабительного, и мне приходилось в дополнение к обыкновенным фильтрам ставить на насос еще и мембранные.
Нунхэн уже не только напоминала сточную канаву, но и полностью соответствовала ей. Ил, выносимый на берега излучин реки, гнил, и над водой висел удушливый смрад разлагающихся водорослей и микроорганизмов. Избегая его, мы зачастую удалялись от берега на два-три километра. Почва здесь была похожа на бетон, и лапы долгоносое дробно стучали по ее поверхности, выбивая тонкую незримую пыль, белесыми кристалликами соли оседавшую на наши потные тела. От этого моя кожа окончательно задубела, причем до такой степени, что я, пожалуй, мог бы так же безбоязненно совать пальцы в крутой кипяток, как Тхэн. Впрочем, подобных экспериментов я проводить не собирался, прекрасно понимая, что не в дублении кожи дело.
Насекомые практически исчезли, похоже, они, так же, как Тхэн, не переносили соли. Зато рыба в реке так и кишела. Тхэн рассказывал, что раз в полугодие хакусины спускаются сюда на лодках для ловли тахтобайи угреобразной рыбы, достигающей двух метров в длину. Кажется, это единственная рыба, которую аборигены вялят, заготавливая впрок и нарушая тем самым свой же закон об излишествах пищи. То ли она отличается особым вкусом (зная неприхотливость пиренитов к еде и их экологические табу, я был уверен, что это не так), то ли просто мясо тахтобайи содержит в себе необходимые аборигенам белки и аминокислоты, отсутствующие в их повседневной пище. Но не столько сам факт отлова рыбы впрок поразил меня, как то, что хакусины добираются сюда всего за два дня. Когда я переспросил Тхэна, не ошибся ли он, мой проводник недоуменно пожал плечами и повторил, как маленькому ребенку, что хакусины добираются сюда на лодках. Можно подумать, что после такого объяснения мне должно было стать все ясно. Впрочем, поразмыслив, я представил, как хакусины при этом используют свои парапсихологические способности, и все стало на свои места. Почти. Потому что, зная их потенциальные возможности, этот срок был чересчур долог.
На солончаках меня ждала непредвиденная удача. Нет, и здесь в автоматический сачок никто не попался. Удача пришла с неожиданной стороны. Когда мы, огибая то ли пятую, то ли шестую зловонную косу, в очередной раз удалились от берега, я заметил, как над белесой, слепящей искрами мельчайших кристалликов сульфата натрия почвой перемещается, беспорядочно мельтеша в воздухе, кусочек блестящей слюды. Честно сказать, вначале я принял его за клочок целлофановой обертки, гонимой ветром, и только минут через пять мой расплавленный жарой мозг слабо возмутился — откуда здесь, на Пирене, целлофан? Абсолютно индифферентно я поймал на прицел парализатора мельтешащий в глазах блеск и нажал на спуск. При этом у меня было только одно желание — избавиться от галлюцинации. Но то, что я увидел, резким толчком вывело сознание из дремотного созерцания. После выстрела блестящий кусочек слюды на мгновение замер, а затем мягко спланировал на почву. Значит, живое существо — мертвую материю ветер бы по-прежнему продолжал гнать над солончаками!
Я уже говорил, что нюх у меня на парусников, словно у собаки. И, хотя он в первый момент подвел меня, сейчас я был уверен — парусник! Не останавливая долгоноса, я спрыгнул на землю и помчался к месту падения бабочки.
Нашел я ее на белесой земле с трудом, но, когда обнаружил, обомлел. Небольшая шестикрылая бабочка, идеально белая, с размахом крыльев в полтора дюйма. Крылья отличались от канонической формы парусников — ни одного острого угла, — но такое вполне допустимо. Их словно каллиграфически вырисовали плавными извивами рукописной славянской вязи. Конечно, парусник не относился к экземплярам экстракласса — где-то третий-четвертый по шкале Мидейры, — но, если правильно мумифицировать, третий эстет-класс ему можно обеспечить. Я осторожно заключил бабочку в обездвиживающую ее и непроницаемую для ветра гравиловушку и только после этого приказал обескураженному моим поведением Тхэну разбить лагерь.
Чтобы по всем правилам мумифицировать насекомое, необходимо не менее трех дней напряженной работы. Впервые на Пирене я развернул палатку, поставил в ней препараторский столик и с видом триумфатора водрузил на него ловушку с пойманным парусником. А затем приступил к священнодействию.
Первым делом я осторожно приподнял парусника гравиполем над поверхностью стола и, медленно вращая верньер тонкой настройки, распрямил крылья. Потом долго оценивал, какую позу ему придать перед тем, как залить полибластом. Пожалуй, лучше всего будет «поза посадки на цветок» с полусогнутыми лапками, вот-вот готовыми коснуться цветка, и чуть наклоненными вперед плоскостями крыльев, будто тормозящих полет парусника перед посадкой. И хоботок, хоботок обязательно вытянуть в струнку, словно парусник собирается воткнуть его в нектарник. (Черт побери, не видел я здесь ни одного цветка! Может, мой парусник — некрофаг, но я этого и знать не хочу. В эстет-энтомологии все должно быть красиво!)
Я зафиксировал парусника и принялся рассматривать его под микроскопом. Чешуйки на крыльях представляли собой прозрачные мельчайшие кристаллы тетрагональной формы с практически симметричными гранями. Перемещая окуляр по отношению к осветительной лампе, я попытался найти угол преломления света в чешуйках, при котором бы достигалась дисперсия. Однако мои глаза так и не увидели цветовой радуги дисперсного света, а неожиданно получили световой удар отраженного. Минут на десять я ослеп. Когда же световой шок прошел, я трясущимися от предвкушения открытия руками уменьшил яркость освещения на два порядка и стал более детально рассматривать чешуйки парусника. Прозрачные четырехгранные пирамидки чешуек обладали аномальным оптическим свойством: они не преломляли света, зато под определенным углом плоскость кристаллов полностью отражала его. Ай да парусник! Это же скрытый эффект парусника экстракласса! Световой убийца. Достаточно сфокусировать отраженный свет в одной точке, и объект, попавший в фокус, ослепнет навсегда.
