Григорий Панченко - Псы и убийцы
- Ты же наш лучший скалолаз, несмотря на руку. Видишь, обрыв крутой, скала - вон, видишь? Проходя мимо, ты бросил в меня камнем и вспрыгнул во-он туда. Дог не достал.
- Смотри, орденоносец... рискуешь.
- Ладно, ладно - уж рискнуть я для тебя могу. Пошел! - и он пихнул однокурсника между лопаток. - Пошел, я тебе говорю! Не оглядывайся!
Вигр все же оглянулся. Скадли махнул ему рукой: уходи! Темнота ответила легким шорохом, звук осыпи - все. Вигр исчез.
Некоторое время Скадли стоял, успокаивая дыхание. Потом выбрал подходящий камень и с рассчитанной силой, чтобы не убить и не искалечить, ударил себя в лицо...
Лакхаараа вопросительно смотрел на него. При ударе он взвизгнул, словно от боли, и подскочил к своему ведущему.
...Когда курсант с огромной шишкой на лбу явился в Штаб и рассказал в высшей степени неправдоподобную историю, его не арестовали сразу - это было невозможно в присутствии дога. Ночью никто не стал посылать в боевое охранение, чтобы оттуда пришли за псом, и Скадли до утра просидел на каких-то досках напротив входа. Было холодно. Он прижался к Лакхаараа и время от времени задремывал.
Он ждал Вигра всю ночь. И еще много ночей и дней, пока шло следствие, он все ждал, что его друг придет.
4
О Создатель этого мира! О Великий! Каково наказание
собаке, которая украдет кусок мяса?
И сказал Ахура Мазда:
"Если она совершит кражу впервые, о Заратуштра, пусть
ей отрубят левую переднюю лапу".
Сперва мне подводят обвинение в небрежном конвоировании. Расследующие, думаю, с самого начала понимают, что этот случай похож на небрежное конвоирование, как две капли воды на кусок дерьма: при побеге-то бьют собаку, а не конвойного. Но ведь не мог же я ему, подонку, Лакхи под удар подставить - тут бы ему и конец (это бы и к лучшему!). И сам я его ударить не мог - он бы мне никогда не простил. Это они то ли сами меня так спасают, то ли сверху приказ пришел. Ну, понятно - никому не хочется иметь за сутки два предательства, и одного-то много.
Такая постановка ничего особо страшного мне не сулит, тем более, если учесть, что мой отряд сейчас наверняка шлет во все заведения на меня самые лучшие характеристики. Почти наверняка отдадут на поруки. И его бы отдали - если бы он сделал так, как было договорено.
(Ах какая сволочь, правильно он тогда рассчитал, что я его буду убивать своими руками, не доверю псу! То есть это я сейчас готов, а тогда я дурак еще был вислоухий.)
Но я себе легкой кары не хочу и все подробно описываю в рапорте. Тогда Старший из Расследующих вызывает меня к себе, при мне жжет мои показания и предлагает хорошенько подумать. Я думаю больше суток, потом составляю повторный рапорт.
Ну, тут уже они отступают, дело закручивается совсем-совсем в другую сторону, и мне светит трибунал - причем даже не простой, а ускоренный. Чего я и добиваюсь. Лучше всего, если на заседание пригласят весь курс или хотя бы мой отряд - бывший мой. Я знаю, так делают. Чтобы все знали, что и как и не распространяли дурацких слухов. Но меня передают в другое ведомство, и там начинаются такие дела, что я чуть было не жалею о своем выборе. Вздор, вздор, об этом жалеть нельзя, я хоть так обязан выплатить долг. Только поэтому я и жив еще - не разбил голову о стенку, не бросился на стражников. У нас подготовка лучше, так что я бы даже сейчас смог одному-двум до мяса добраться - а там они своих псов не сдержат, да и сами не сдержатся.
Но все-таки у меня в голове что-то перемешалось, и я ничего не понимаю. Я же с самого начала все рассказал, чего же они еще добиваются?! И зачем... Ладно. Что знаю - умолчу. Ни к чему из-за нескольких мерзавцев бросать тень на всех.
Вдруг утром за мной приходят и ведут куда-то. Не на второй этаж, где обычно происходят допросы, а по лестнице вниз. Сначала я думал, что уже (как же без суда-то? Ну, без суда - ладно, но почему даже приговор не зачитали?!), но мне какой-то розовой дрянью закрашивают синяки, дают переодеться и выводят с черного хода к закрытой рессорной повозке мамочка, это к кому же?! Всю дорогу гадаю, бормочу что-то (сопровождающие смотрят настороженно). Ну, чего вы хотите - двадцать девять дней в одиночке. Дни я точно считал - это чуть ли не единственное, что мне оставалось.
А понимаю - к кому, только когда меня ввели. Узнал я его сразу, хотя он не очень похож на свои портреты.
Среднего роста, очень легкий в движениях (ему под шестьдесят, как я прикидываю, но ни за что не скажешь). Довольно светлый, почти рыжий, пожалуй, самый светлый из всех, кого я видел. Правда, среди ларов такие бывают, но он, конечно, не лар, - за одну такую мысль недолго под трибунал...
Тут он со мной разговаривает, и я понимаю, что все время думал о ненужном. Даже сначала не разбираю речь, она льется, льется как сон. Чистые стены, окно широкое... плакать хочется...
Я прихожу в себя от того, что он трясет меня за плечи. Снова, значит, о ненужном думал.
Ближайший Друг внимательно осматривает меня, и я впервые замечаю, что мы в зале одни. Охраны нет, догов-телохранителей - тоже, а эту моду все Старшие себе завели. Впрочем, ему охрана ни к чему, он ведь боец первый в стране. На этом он и выдвинулся в свое время - боец, философ, ученый, целитель... Опять, что ли, ненужное в голову лезет?
- Тебя что, били? - говорит он, и я поспешно объясняю, что нет, не били, просто я сам упал на ступеньках и набил синяк.
- Где?
А я знаю - где? Лучше спросил бы, где я цел остался.
- Вот здесь, - показываю наугад.
- А здесь тоже? - он сильно проводит пальцем по моей щеке и показывает: на пальце осталась розовая полоса.
Мне нечего сказать, я опускаю голову, а он продолжает. Мол, что ж ты мне-то молчал? Обратно в это заведение я тебя ведь не отправлю, я никогда еще не отправлял, независимо от вины. Выгнать их, что ли, снова, отдать под суд - а что толку, их уже сколько раз вычесывали сверху вниз и слева направо, и никуда от этого не деться. Все эти Проверяющие, Расследующие, Старшие... Тебе сколько лет?
Я отвечаю, потом на вопрос о семье отвечаю и как-то незаметно выкладываю ему всего себя с потрохами, по самые эти самые. Но ему, оказывается, все известно, он кивает и останавливает меня:
- Знаю, знаю. И твое дело знаю, мне доложили. Еще бы - двойная измена двух лучших курсантов за два дня! Но вот то, как ты себя под следствием вел, меня удивляет. Скажи, это правда? И чего, собственно, ты добиваешься?
Говорю, что совершил предательство и хочу понести заслуженную кару. Он спрашивает: неужели я считаю заслуженной кару за то, что пощадил своего друга, или за то, что мой друг пощадил свою девушку?
(Да что он, издевается, что ли?! Вроде непохоже.)
- Да, считаю. Потому что он предал всех нас.
Он морщится:
