Лилия Баимбетова - Планета-мечта
— А они вас здесь помнят….
— Здесь-то, — сказала я, — Здесь помнят названную сестру князя торонов. Это естественно, в горных районах, например, никто меня не вспомнит. Хотя там я провела гораздо больше времени. В Поозерье вообще полгода прожила. Вот интересно, узнает ли меня Тэй?
Но он меня узнал.
Базарная площадь была довольно велика, по периметру ее располагались высокие двух-трехэтажные темные бревенчатые дома, в них были гостиницы, таверны, самые богатые в городе магазины. На другом конце площади высилось здание ратуши, каменное, старинного вида; площадь перед ним была пуста и свободна от торговых палаток и прилавков, остальная же площадь была переполнена людьми. Хотя солнце палило нещадно, торговля была в самом разгаре. Торговали с дощатых, наспех, казалось, сколоченных прилавков, над которыми набиты были хлипкие дощатые или тряпичные навесы — от солнца. На потемневших от времени и от воды, которой периодически обмывали прилавки, досках был разложен разнообразный многоцветный товар; перед прилавками толпились покупатели. Пестрые платки, ткани и предметы одежды были развешаны по краям навесов, и перед ними прохаживались продавцы, следя, чтобы случайный покупатель, потянувшись пощупать ткань, не уволок чего-нибудь ненароком. Здесь были отбеленные полотна грубой деревенской выделки, были вязанные полотнища кремового и грязно-серого цвета, были тонкие пестрые южные ткани; висели косо, с расправленным подолом, повешенные юбки, вывешены были верхние яркие кофты и нижние рубашки из тонкого полотна, висели платки разнообразных расцветок.
Посудой торговали прямо на земле, сидя на корточках возле хрупкого и дорогого товара. Прилавки стояли рядами, на пустом пространстве торговали с ящиков или коробок, здесь сидели торговцы попроще, а то и просто нищие, кто раскладывал на старых ящиках коробочки с дешевыми специями, кто мыло, старуха, сидевшая на углу, гадала на косточках сесты. Другая, такая же неопрятная, бродячего вида старуха развешивала на колышках пестрые дешевые бусы из мыла и сушенных ягод кострама, которые, высохнув, становятся твердыми, как камень. Дальше стояли пестрые, обвешанные лентами, палатки поморчан; эти палатки до смешного напоминали мне кривые и чахлые деревья аз-кабу, растущие в горах Вельда, паломники вешают на них тряпочки и ленты в знак своего почтения к богам алых гор. В палатках торговали, в основном, рыбой, сушенной и вяленной, и прочими морепродуктами; вокруг палаток с жужжанием вились стаи мух.
Во множестве торговали съестным. За грудами прошлогоднего, уже проросшего картофеля, стояли светлоголовые северные крестьяне. Они же торговали вразнос с лотков сушенными коричневыми плодами марахонии. Временами можно было встретить возле прилавков и мешки с прошлогодним зерном. Множество было южан, выставивших на прилавки урожай уже этого года. Я видела даже желтые плоды сесты, которые растут только на южном континенте; сюда ее не часто завозят.
В толпе было жарко и пыльно. К потным телам липли надоедливые мухи; над разгоряченной толпой стоял неизъяснимый запах смешанного пота. То и дело над толпой взлетала ругань; кто-то кричал визгливо, кто-то ругался солидным басом, не оставляющим сомнений в правоте его владельца. Мы протискивались меж покупателями, движущимися вдоль прилавков в несколько рядов.
— Подходи! — кричал один, смуглый, худой, очень похожий на Куна, парень в порванной рубашке и с серьгой в ухе, — Подходи, люди, отдаю недорого!
— Рыба! Свежая рыба!
— Сеста! — тонко кричала девочка в коротком розовом платье, — Сеста! Сеста! Вы такой еще не пробовали! Госпожа, берите-берите, такую сесту поискать! Чего лежалая? Кто лежалая? Где ты другую найдешь, корова ощипанная? Иди-иди! А ну, проходи, давай! Денег нет, так нечего останавливаться!
Кун подошел к ней, потрогал один яркий желтый шарик, потом другой, вытащив из заднего кармана деньги, расплатился. Я терпеливо ждала его на отдалении: по мне эта сеста чистая отрава или, например, неплохое рвотное, я даже запаха ее не переношу, но у каждого свои вкусы. Кун вернулся ко мне, кусая от желтого шарика, и ядовито-желтый сок тек у него по пальцам.
— Хотите? — пробормотал он с набитым ртом.
— Нет, спасибо, — быстро откликнулась я, представляя, какой у нее вкус. Вообще, странный этот Кун, насколько я помню, никто из землян сесту не любил, она, и правда, очень неприятная. Или он мазохист? Эта несколько вольная мысль заставила меня улыбнуться. Я очень живо представила себе, как Кун, запершись в своей капитанской каюте во время гиперскачка, истязает себя на манер средневековых монахов.
На углу бородатый старик торговал кувшинами из необычного оттенка зеленоватой глины. Я подошла и присела рядом, разглядывая расставленные на пыльной желтоватой земле кувшины, взяла один в руки. Кун остался ждать меня возле прилавка, а я, словно завороженная, разглядывала посуду таких знакомых оттенков. Кувшин переливался на солнце, играя оттенками, когда я поворачивала его в руках, а ведь видно было, что некрашеный. Я смотрела на кувшин, а он играл под лучами яркого солнца, словно драгоценный камень. Старик же в это время, странно щуря левый глаз, рассматривал меня саму. Старик этот, со своей темной с проседью бородой и лохматым ежиком волос, в темных изношенных штанах и выцветшем кожухе был и похож на крестьянина и не похож. Лицо у него было темное, словно печеное яблоко, морщинистое, но с виду, в общем-то, и не старое; а глаза светло-светло голубые. Я неожиданно подумала, что в молодости он сильно привлекал женщин: такие светлые глаза при темных волосах, высокий, и такая кривоватая улыбочка. Странный был старик. В кармане кожуха торчала у него пестрая грязноватая тряпочка, то ли носовой платок, то ли товар он ею полировал и протирал.
— Это ведь поозерская глина, — сказала я вдруг, — Что, прошлогодних запасов?
— Да, госпожа. Глаз у вас наметанный. Этот — прошлого года, а вон те, — старик указал на низенькие чаши с золотистым отливом кривым мозолистым пальцем, — уже нынешнего. Глина-то меняет оттенки.
Голос у него был низкий, словно колокол загудел. Старик поправлял манжету кожуха, с хитрецой поглядывая на меня. Руки у него были худые и узловатые, рукава кожуха едва прикрывали локти, и в груди кожух был ему тесноват, верхние пуговицы не застегивались, открывая поседевшую волосатую грудь.
— А что, в Поозерье еще добывают глину?
— А как же? Но меньше, чем раньше, конечно. Спрос теперь невелик. Альверденская знать была охоча до нашей посуды, а здесь не очень-то берут.
— Возить, наверное, далеко? — продолжала спрашивать я, поставив кувшин на землю.
