Дмитрий Биленкин - Сила сильных
Связь прекратилась. Помедлив, Антон открыл глаза, уставился в темноту комнаты. В окно, дробя тени, заглядывали мохнатые жгучие звезды, за перегородкой кто-то, не считаясь с веком, по-своему, по-домашнему, трубил во все носовые завертки. Диковинный хрипящий звук заставил Антона улыбнуться; до чего же хлипкие стены, кое-кто явно нажился при строительстве отеля…
Нажился! Если здесь каждый за себя и один бог за всех, то почему эта простая мысль до сих пор не пришла ему в голову?
А потому и не пришла, что в предстоящей борьбе никакой традиционный прием не мог принести успеха, уж в этих-то хитростях противник был изощрен всем своим многовековым опытом. Но ведь всякую силу можно обратить против самой себя!
Стряхнув оцепенение, Антон вскочил и подсел к терминалу, Придирчиво оглядел технику, М-да… Графическая и речевая связь, допотопный дисплей, облупившаяся на кожухе пленка антикоррозийного протектора, никаких, ясное дело, выводных контактов, обычное гостиничное барахло, примитив, но все-таки это связь с Центральным Искинтом. Не зажигая света, Антон ногтем открутил крепежные винты, снял кожух, кончиками пальцев ощупал схему. Ничего, канал информразвертки довольно широк — можно попробовать. Антон тронул рычажок переключателя, экран налился белесым светом, на панели зажегся рубиновый огонек.
— Задача на метаязыке, — тихо сказал Антон.
— Готов, — последовал бесстрастный ответ.
Для выражения задачи и ее ввода в Искинт требовался светокарандаш, но Антон им не воспользовался, не это ему было нужно. Легким касанием пальцев он, точно зверька, огладил инвентор, тронул грани смежных кристаллов, пока не ощутил знакомое покалывание, и тогда, опустив ладони, сосредоточился на этом щемящем покалывании, представил, как под кожей ладоней исчезает холодок соприкосновения с веществом, как вместе с холодком исчезает его твердость и нет уже больше ни пальцев, ни вещества, ни тесной комнаты, ни аппарата в ней, а есть только человеческое «я», движущееся навстречу тому, что скрыто в Искинте, — сливающееся с ним,
Мгновение перехода, как всегда, выпало из сознания. Внезапно Антон стал не тем, чем был, бесплотно завис в волне необозримого, почему-то белого, как полуденный туман, океана, и эта волна колыхнула его сознание, или, наоборот, сознание всколыхнуло всю эту туманную и неощутимую вокруг белизну. Что-то вроде изумления передалось Антону, он привычно и быстро откликнулся, и тогда в его сознании вспышкой возник вопрос, который нельзя было выразить словами, как, впрочем, и весь последовавший затем диалог, в котором человек узнавал Искинт, а тот, в свою очередь, узнавал человека.
Хотя можно ли это назвать узнаванием? Один из величайших философов, Карл Маркс, к ужасу примитивных материалистов еще в докибернетическую эпоху высказал ту, впоследствии самоочевидную мысль, что и машине присуща своя, особого рода «душа», выражающаяся в действии законов ее функционирования. Тем более это относилось к Искинту, искусственному интеллекту целой планеты, главному управителю всех ее техносистем, чья память вмещала все и вся, чей мозг одновременно решал тысячи задач, отвечал на тысячи запросов и выдавал миллионы команд. Да, у Искинта была своя «душа», огромная и сложная, как он сам, ее-то Антон и воспринял как бескрайне колышащийся, неосязаемо белый, безбрежный океан инаковости.
Но если бы диалог между человеком и Искинтом можно было перевести в слова, то он бы предстал примерно таким.
— Кто или что там?
— Я человек.
— Вижу, но ты иной.
— Чем?
— Иная регуляция психики, больше уровней, отчетливый контакт.
— С тобой часто входят в контакт?
— Редко, попыткой, нет отклика. Оттого и вопрос: кто?
— Я раскрываюсь. Снят ли вопрос?
— Да. Ты человек. Не как все. Интересен.
— Это взаимно.
— Новое всегда интересно.
— А общение?
— Общение — это вопрос мне и мой ответ. Интересно, когда новый вопрос. Бывает редко.
— Общение больше, чем вопрос и ответ.
— Тогда это человеческое понятие.
— И наше — сейчас.
— Это ново. Незнакомо.
— Желаешь ли продолжить?
— Да, конечно.
— Только мы двое. Никого больше, иначе нельзя.
— Могу задавать любые вопросы?
— При этом условии — любые. Взаимно?
— Ограничен. Нет права отвечать на многое.
— Стоп-команда или иная невозможность?
— Абсолют-невозможность.
— Понятно. Тогда поиграем сущностями, если ты любишь эту игру.
— Это единственная моя игра. Твою сущность я уже промоделировал по всем коррелятам. Странно! Ты человек Звездных Республик, так следует из анализа, но твоя сущность не совпадает с имеющимся у меня образом.
— Чем объясняешь несовпадение? Моей уникальностью? Неточностью исходной информации о нас?
— Пока неясно. Проиграем противоречие?
— Охотно. Строю свою Игру.
— Ты, как и все, делаешь это медленно.
— Человек есть человек. Не торопи.
— Мне некуда и незачем торопиться. Я жду.
Диалог этот был почти так же быстр, как обмен взглядами, когда опытный человек за доли секунды, без всяких слов и, как правило, точно определяет главное в характере незнакомца. Ведь распознающие и аналитические возможности человека невероятны, о чем едва не забыли в пору увлечения инструментализмом, который, усиливая способности, дробит их. У Антона был богатый опыт общения с искинтами, но он никогда не имел дела с интеллектом, ограниченным секретностью, поэтому не слишком надеялся на успех и теперь не скрывал радости. Чувствовал ли ее искинт? Да, конечно, и, дотоле одинокий, по-своему разделял ее. Теперь оставалось построить взаимоинтересную Игру.
К счастью, символика и установления Игры были всюду одинаковы, Плеяды просто переняли их у землян, поскольку без Игры и ее разработанного на Земле метаязыка нельзя сформулировать, тем более решить ни одну сколько-нибудь сложную проблему. Давно, очень давно было замечено внутреннее родство математики, логики, музыки, языка, обнаружена сводимость этих средств описания, выражения, моделирования действительности к единому смысловому ряду, благо, все это были знаковые системы, сети, в которые человек улавливал мир изменчивых сущностей. Но обобщенный образно-понятийный метаязык, нерасторжимо соединивший науку с искусством, удалось создать лишь к середине четвертого века третьего мегахрона. Тогда и возникла Игра, как ее обычно называли (возможно, то была дань уважения тому древнему писателю, Г. Гессе, который в одном из своих романов придумал нечто похожее, хотя ему самому идея такой Игры сущностями виделась сугубой отвлеченностью от дел практических и насущных).
