Александр Фролов - Хроника глобального бреда
Не хватало боеприпасов и продовольствия. Мобильные рейдовые отряды войск МЧС реквизировали всю еду и пригодную теплую одежду для русских беженцев, стекавшихся к Москве — туда, где в существующих и спешно строящихся новых убежищах надеялись спасти людей.
Уже под Воронежем российским войскам пришлось нанести первые тактические ядерные удары по скоплениям наступавших кавказцев; их повторяли потом еще и еще — другого способа остановить гигантский живой таран не было. Центральное правительство уже впадало в истерический паралич, не в силах регулировать отступление и оборону в условиях хаоса, создаваемого все прибывающими и прибывающими массами эвакуированных. Все неудержимо скользило в гибельную пропасть анархии.
Противник подступал к столице — Москву не могли теперь спасти никакие сибирские дивизии, потому что этих дивизий просто не было. Никакое чудо уже не могло помочь!..
Но чудо произошло: в стратегическое управление ходом битвы вступил давний союзник России — Генерал Мороз. Стоило помнить об историческом уроке двух Отечественных войн, забытом в суматохе и растерянности.
Стужа, голод и мгла накрыли захлебнувшийся в крови фронт; словно мифические чудовища, они алчно и без разбора пожирали остатки живого с обеих его сторон. И если у оборонявшихся еще оставались резервы, то у наступавших они уже давно иссякли. В таких условиях скорая победа русской армии стала предрешена: долгий и успешный натиск южан иссяк столь внезапно, будто они разом шагнули в разверзшуюся бездну.
Ютились еще кое-где по подвалам мелкие группы захватчиков, не способные уже двигаться вперед, но дни их были сочтены. Дальше Тулы и Калуги пройти не смог никто — все умерли от холода, голода и потери жизненных сил.
Павел Галстян, бывший в составе нескольких кавказских соединений, прорвавшихся к Туле, перенес все лишения, выпавшие на их долю общей Беды.
Надеявшиеся вначале на помощь России, армяне и грузины скоро поняли, что ее не будет. Более того, российские войска били по ним так же, как и по всем другим, не делая никакого различия.
— Плохи у русских дела, раз никого не жалеют, — поняли солдаты. И тоже ударили по россиянам — сильно и гневно!
И у Ростова, и у Воронежа Павел с ожесточением жег и жег российские танки, проклиная русских за предательство.
Его миновали тяжелые ранения — пару раз только легко зацепило осколками. Зато он видел, как десятками и сотнями гибнут бойцы вокруг него, как убивают они сами; видел всю жестокость, кровь и грязь войны. Растерзанные снарядами трупы уже не вызывали у него того сострадания, которое было вначале пути на север.
Ни конца, ни края не видно было торжествующему вокруг аду! Сплошной бред сумасшедшего… бред сумасшедшей планеты.
Выросший под надежным крылом великой державы, он и подумать раньше не мог, что когда-то окажется на войне: на СССР, разгромивший немецкий фашизм, никто и никогда не мог больше напасть. Это было исключено!.. Отслужив в Советской Армии, он просто отдал Родине свой долг, как отдал бы соседу три рубля, занятые до получки: нельзя не отдавать долги!
В прошедших боях душа его настолько очерствела, что откликалась теперь только на одно-единственное — он горевал по своим пропавшим близким. Ни одной весточки не получил от них, ни одного словца с самого начала бегства с отчей земли. И каждый день видел при этом заснеженные степи, сплошь покрытые горками застывших трупов беженцев, шедших следом за войсками.
Если бойцов еще скудно кормили, то им доставались сущие крохи. Сердце обливалось кровью, когда понимал, что и его внуки, если еще живы, где-то так же тянут к солдатам тонкие ручонки с жалобной просьбой кусочка пищи, как не раз просили и у него. Он отдавал тогда все, что было в карманах, сам питаясь потом только горькими слезами.
Все эти беженцы погибли, а значит, погибли и его родные — безвинные жертвы глобальной катастрофы. Небо над головой будто проклинало их, не ведавших, за какие грехи. Пыль от ураганов, прокатывавшихся по всей Земле, сажа от вулканов и пожарищ все чернили и чернили его.
У полузатопленного Ростова сверху висела еще лишь легкая дымка; у Воронежа шли уже в сумерках; сейчас же ночь была бесконечна и необъятна, а холод все нарастал. Русские побросали свои танки и автомашины в степях и буераках от Воронежа до Курска: двигатели не работали на сильном морозе; гранатометчики Галстяна шли теперь налегке. Но сколько же истомляющих тело и душу верст будет в их долгом пути?!.. Никто не мог сказать.
На подступах к Туле уже еле шевелились, волоча вручную сани с боеприпасами и тяжелым оружием. В сутки по заснеженным дорогам, с боем продвигались лишь несколько километров.
Шаг в сторону от обочины грозил смертью. И дело было не в минах: снег в глубоких кюветах затягивал в себя, точно болото! Без чужой помощи обессиленному трудно выбраться из такой западни — почти невозможно. В рыхлом снегу можно было просто утонуть!
Еще шли вперед, густо оставляя за собой окоченевшие трупы; верилось, что конец близок. Двигало одно — впереди тепло и еда!
Русские оборонялись слабо, понимая, что уже нет в этом острой необходимости: скоро противник «кончится»! Но перестрелки иногда возникали.
Тот бой у вокзала стал последним для Павла. От его батальона осталось не больше полусотни голодных и обмороженных бойцов. Теперь и жертвы уже не делили на две категории — раненых и убитых; раненых никто не лечил, и все они вскоре присоединялись к погибшим, пополняя список безвозвратных потерь.
Изможденные солдаты обосновались в подвале элеватора, разожгли костры из собранных обломков и молча уселись вокруг них: есть было нечего. Согрели кипяток, пили его, обжигаясь. Разведка донесла, что русские близко — на вокзале; все встрепенулись: у русских еда! Схватив оружие, ринулись вперед.
Преодолев сотню метров, увидели солдат противника. Пока устанавливали ДШК, те убежали, растворившись во мгле. Долго били наугад в темноту, потом пошли дальше.
У стрелки на пути к вокзалу их встретили огнем — упали первые убитые. Не сговариваясь, с едва похожим на крик стоном «а-а!» бросились вперед; от здания сортировки застрочили автоматы. Вломились туда обезумевшей толпой, невзирая на огонь, быстро расстреляли все и вся; обшаривали трупы противостоявших им, находя только крошки или ничего не находя. Стало ясно: это лишь тыловое охранение; основные силы там — на вокзале, и еда у них!
Едва отдышавшись, снова побежали, а вернее, поковыляли вперед. Из окон и дверей вокзала стреляли автоматчики, густо сея пули и мало в кого попадая.
Отчаянно рванулись к входу — изнутри ударил русский пулемет; крупнокалиберные пули в клочья разносили вбегавших, но их поток нельзя было остановить. Загремели гранаты, стрельба слилась в один протяжный вой.
