Сергей Синякин - Время Апокалипсиса
Ворожейкин вздохнул.
- Вы считаете, что уже ничего не поможет?
- Не знаю, - ответил Дмитрий. - Просто мне кажется, что люди должны сохранять свое достоинство. Только сохранением человеческих качеств мы можем Его убедить, что достойны жить на Земле. Они посидели у окна. Вместо тьмы за окном царил странный полумрак.
Над Россошками катились шуршащие волны.
- Саранча, - сказал Ворожейкин. - Значит, завтра придет время Зверя.
Где-то на окраине Россошек взвизгивающе ожила и смолкла гармонь, потом кто-то растянул мехи и пьяным, но сильным голосом затянул;
За лесом солнце воссияло, Там черный ворон прокричал, Прошли часы мои, минуты, Когда с девчонкой я гулял. Прошли часы мои, минуты, Когда с девчонкой я гулял. Когда с девчонкой я гулял.
- Странное дело, - горько сказал Ворожейкин. - Людей через два дня ждет что-то страшное, а они поют. Вы знаете, Дима, я это наблюдал еще во Вьетнаме. Когда людей много, они почти не боятся. Откуда это?
Кононыкин прошел к своей постели.
- Знаете что, - негромко проговорил он, - ложитесь спать, Никанор Гервасьевич.
- Не могу, - сказал тот. - Не могу. Я завидую Николаю, у него прекрасная нервная система. И у вас отличная нервная система, Дима. А я вот не могу. Казалось бы, шестьдесят пять, жизнь прожита. Ну чего мне еще? А вот жалко.
- Спокойной ночи, - сказал Дмитрий. - Отнеситесь к этому как к очередной боевой операции. И все будет нормально.
- Я ведь и не жил еще, - сказал Ворожейкин. - Суворовское училище окончил, потом - армия, Вьетнам, после демобилизации военпредом работал в Нижнем Новгороде. Думал, на пенсии поживу. Нет, не получилось. В пятьдесят лет подвел баланс. К сожалению, он оказался отрицательным. В пятьдесят лет я ничего не имею. Родственники умерли, жена ушла, детей у нас не было, интересной работой я так и не обзавелся. В общем, оказался банкротом по всем статьям. Грустно, верно? Вот и увлекся уфологией, думал, единомышленники мне заменят все, чего я никогда не имел. Вы спите, Дима?
- Сплю, - сердито сказал Кононыкин. - И вам советую. С такими мыслями... Он не договорил и нapo чито громко зевнул.
- Спите, спите, - сказал Ворожейкин. - Вы уж меня извините, это я так, стариковская блажь.
"Спите..." Кононыкин заснуть не мог. После стариковских размышлений его тоже потянуло на философию. Ну что он видел в этой жизни? Нет, помотался по стране он в свои тридцать два года достаточно. Считай, половину страны исколесил. Да что половину, скромно это было, пожалуй. Но ведь не в путешествиях дело. Человека определяет устроенность в жизни, а этой вот устроенности у Димы Кононыкина не было. Была комната с подселением и минимумом мебели, но с прекрасной библиотекой - пока Анджела книги на наркоту менять не стала. Была куча знакомых, которых нельзя назвать друзьями. С Димкой Холодовым сошлись близко, да убили Димку. А семьи не было. Были девицы, попытки создать нечто похожее на семью, но, надо честно признать, не шибко удачные. И детей не было. А может, это и к лучшему, волноваться не о ком. Мать Кононыкина умерла, отца он с рождения не знал. Правда, где-то жила тетка, но в жизни ее Кононыкин видел всего два раза, и, надо сказать, впечатления она на него не произвела.
Он перевернулся с боку на бок, кровать под ним заскрипела.
Ворожейкин по-прежнему сидел у окна и курил. Красный огонек медленно плясал на фоне мутного серого окна.
- Как земля производит растения свои и как сад про-изращает посеянное в нем, - вдруг звучно произнес отец Николай, - так Господь проявит правду и славу перед всеми народами...
Затаив дыхание, Дмитрий ждал, что святой уфолог, как он про себя называл Николая, скажет еще что-то, но тот всхрапнул яростно и громко, после чего тихо засопел. "К черту! - решил про себя Кононыкин. - Надо спать. Завтра все прояснится. А то, может, мучаемся, переживаем, а кто-то вроде Орсона Уэллса пьесочку ставит".
Глава шестая
Единственный писатель Россошек Николай Пучеглазов прославился в начале девяностых годов, когда в районной газете "Заветы Ильича" в течение месяца опубликовал две большие статьи. Первая была посвящена тяжелому сталинскому наследию и рассказывала о судьбах россошчан в застенках НКВД. Жертв сталинизма было две - бухгалтер колхоза "Надежда" Иван Иванович Бур-лаченко, арестованный за крупную для того сурового времени растрату, и колхозный пастух Федор Жмаченко, осужденный за антисоветскую агитацию. Среди кого он вел эту агитацию, установлено не было даже умелым следствием тех лет, но в приговоре отмечалось резкое снижение удоев в стаде, выпас которого осуществлял Жмаченко. Статья Пучеглазова изобиловала ссылками на А.Н. Яковлева, историка Роя Медведева, Авторханова и других светочей демократического движения. Но надо сказать, что время было беспокойное, шестая статья Конституции еще действовала, да и статья семидесятая Уголовного кодекса Федерации представляла определенную опасность, поэтому Пучеглазов решил подстраховаться и через неделю опубликовал в той же газете статью "Выше знамя ленинизма", в которой призвал россошчан сплотиться в борьбе за построение светлого коммунистического будущего и социализма с человеческим лицом. Районная газета к областному руководству попадала лишь в виде отдельных вырезок. Поэтому демократическая заметка попала к демократически настроенным лидерам, а прокоммунистическая - к их идейным противникам. И у тех, и у других творчество Пучеглазова заслужило положительную оценку, поэтому, когда Николай решил выпустить свою первую книгу стихов под названием "Сыромять", ему не препятствовали и даже оказали благосклонную помощь как демократы, так и коммунистические ретрограды. Псевдоним Пучеглазов избрал себе красивый и звучный - Никола Воскресенский.
В дальнейшем Пучеглазов-Воскресенский искусно лавировал в политическом лабиринте, в зависимости от обстоятельств и того, кто в тот или иной период находился у власти, выпускал то сугубо демократический сборник "Приватизируя околицу", то выдержанную в стиле тридцатых годов коммунистическую поэму "Плач по советским колхозам". Довольно быстро он стал областным лауреатом, примкнул к деревенщикам, но там ряды были довольно тесными, и Пучеглазов, помыкавшись среди урбанистов, начал писать так называемую строевую прозу. После того как он дважды ошибся в уставных положениях, из строевой секции его вежливо попросили, и Пучеглазов снова вернулся на вскормившую его стезю поэзии. Одна за другой вышли его книги стихов "Посконь", "Лю-бава" и "Зари божественный закат", Николая избрали ответственным секретарем царицынского отделения Союза писателей, но тут наступило время рыночных отношений, и оказалось, что стихи можно печатать только в многотиражках или за собственный счет.
