Александр Потупа - Скрипящее колесо Фортуны
Валентин Яковлевич усмехается и никакой поспешности не проявляет. И даже просит рюмочку чего-нибудь. Достаю бутылку коньяка и терпеливо устраиваюсь напротив.
Валик долго смакует «Мартель», причмокивает, что-то обдумывает. Потом говорит весьма внятно и твердо:
— Эдик, одолжи ключ на воскресенье.
— Какой ключ? — удивляюсь я.
— Ключ от твоей квартиры, — поясняет Валик и снова ухмыляется. — С обстановочкой, так сказать, но без хозяина. Короче, хата твоя нужна с субботы, двадцать ноль-ноль, до воскресного вечера.
Так! Наступил момент расплаты за услуги. И это с мелочью пузатой, с Валиком. А вот с Ними… Как с Ними придется расплачиваться? На всякий случай выдаю бессмысленную фигуру:
— А я-то думал, у тебя с Татьяной полная сексуальная гармония.
Валентин буквально передергивается. Даже в глазах мелькает злая искорка — величайшая редкость. Но искорка тут же гаснет, словно перетекает на губы, они кривятся и складываются в солидарную мужскую усмешку.
— А я думаю, — говорит он, — у нас обоих отличная гармония с рокотовскими наследницами. Но не в этом дело. Не для себя, Эдик, стараюсь, то есть вроде и для себя, но квартиру для шефа своего прошу. Нет у меня сейчас подходящей хаты, а девочку я ему роскошную нашел.
Ого! Это что-то новое в его репертуаре. Скорее всего и не новое, но для меня как бы открытие. Сильной пружинкой начал он пользоваться. А шеф у него силен бродяга — постарше Потапыча, а туда же. Видел я его однажды в гостях у Рокотовых. Сладкоглазенький дядька, бодрый и до последней ниточки руководящий товарищ. С генералом молодость вспоминал, а сам на Наташку пялился — с коленок на грудь и обратно. Заслуженный живчик.
А Валентин все глубже сверлит меня взглядом. Вопрос-то для него ох какой важный. На живчика коврами впечатления не произведешь. Он и сам одним телефонным звонком два вагона всяких тряпок насобирает. Повысился Валик из обычных доставал в личные бандеры перешел…
А я? Кажется, тоже повышаюсь — правая рука Валика, у него девица, у меня — хата. Превосходный дуэт. Имеет же он право на небольшую эксплуатацию совместно добытого комфорта. Интересно, куда я качусь по Игоревой теории вроде бы и не вниз, значит вверх, куда ж еще?
— Ты не можешь без меня обойтись? — спрашиваю напрямик.
— Нет, не могу, — отвечает он. — И ты без меня не обойдешься. Не выпендривайся, Эдик.
Что возразить? Тяну время, пытаясь узнать, хорошенькая ли девочка, и на кой дьявол нужен ей этот пожилой петушок. И тут Валик как будто загорается. Я ведь так редко давал ему повод излагать глубинные мотивы своей философии.
— Эдик, ты на меня, как на ходячую аморальность не смотри, — говорит он. — Такова, Эдик, реальная жизнь — это симфония сил и слабостей, надо только ноты правильно расставлять…
Ловко насвистывает, стервец. Наливаю еще понемногу коньяка, а он продолжает:
— …у шефа все равно слабость к прекрасному полу. Сколько у него служу — только одна секретарша надавала ему по мордасам. Но зри в корень по Пруткову. Зри в корень! Права ли она? Ведь распылит свои лучшие годы с волосатиками по подъездам и подворотням, а от них, сам представляешь, толку мало — ни презентов, ни ресторанов, ни премии. Они и сами рады, чтоб девица бутылку поставила. Ну, повоют вечер-другой под гитару с хмельком, покадрятся, а потом? Потаскать — потаскают, но замуж-то не возьмут…
Валик переводит дыхание, допивает коньяк и, выпустив колеблющееся колечко дыма, проникновенно продолжает:
— А вот другой, вроде бы лучший вариант — какой-нибудь инженеришка в управлении слюни распустит, возомнит, что повседневный доступ к ее коленкам — ближайшая цель его жизни. Все славно — фата, Мендельсон, торжественный переезд из общежития на тещину жилплощадь. А дальше? Конец развлечениям, стирка, варка, сцены ревности, стреляние трешки до аванса, зачуханные нарциссы к восьмому марта. А потом? Еще веселей! Уа-уа… Декретные — на коляску и ванночку, одна зарплата на троих и в качестве неизбежного приложения — быстро иссякающее мамочкино терпение и сексуальная озабоченность молодого мужа. И наконец, разочарование, полная пустота…
Валик тяжело вздыхает, словно его-то все это и постигло, и переходит к выводам:
— Так не лучше ли этой красавице получить правильное применение? Подумай сам, ведь всем лучше! И шефу — заряд бодрости, и ей — надежный покровитель, кое-какая карьера, подарки, и мне — а почему бы и нет! некоторая польза. Вот тебе любопытный житейский вариант — вроде бы пакостно, а всем к добру. И так часто, Эдик, гораздо чаще, чем твоя телячья душа допустить может. Надо в последствия глядеть, а не поверху голыми эмоциями шпарить.
И тут моя телячья душа не выдержала, сорвалась и выдала нечто крайне нецензурное.
Валик пожал плечами, встал и буркнул:
— Подумай до завтра, я позвоню.
И убрался наконец.
А я долго вертелся под душем.
* * *Жизнь пошла какая-то фрагментарная. Разноузорные лоскутья дней помечены различными вещами, побегушками, телефонными намеками, мелкими бухгалтерскими упражнениями. Вроде все есть, пора остановиться, но тормоз исчез, ни одного тормоза под рукой. Где-то сделан шаг за критическую черту, но где, когда? И как к этой черте возвратиться?
Кстати, о вариантной цивилизации. Ничего хорошего. Думаю, дело не только в перестройках чужого прошлого. Это умеют устраивать и в обычном мире — была бы цель, а мастера перекраивать прошлое или будущее всегда найдутся. Не в этом суть.
А вот насчет милосердия совсем не выходит. Потому как, желая что-нибудь изменить, мы должны осознать правду о себе. А это не ахти какая приятная операция. Ведь зеркальный двойничок может и убить одним своим видом. Вглядишься попристальней и такое можешь увидеть, что жить не захочется — ни в данном, ни в любом другом варианте.
Так что лучше и не пробовать. Сам себя захлестнешь причинной петлей и совсем позабудешь, где ты — именно ты, а где ты — из эн-плюс-первого эксперимента, и кого следует больше ненавидеть — оригинал или наскоро улучшенную копию.
Фантастика все эти петли, сплошная фантастика. Сколько ни думай — одна головная боль.
Но баловаться собственными выдумками все-таки приятно. С детства люблю необычные комбинации образов. И всегда казалось — вот какая-то комбинация подрожит-подрожит в возбужденном мозге и вдруг застынет, втянув в себя реальный мир. И состоится чудо.
Сейчас, пожалуй, я стал настоящим эпицентром чуда — так и сыплются на голову купюры. Вроде материализовал мечту, да не мечту, а болезненное стремление к устойчивости. Радоваться бы, но не получается.
