Еремей Парнов - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1978. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов
— подумал он, в потемках нащупывая замок. — На самый крайний случай у меня будет хоть какое-то алиби. Да и пить при свечах приятнее».
Едва он захлопнул за собой дверь, зазвонил телефон. Дребезжащий зуммер врезался в кромешную тьму коридора как сигнал бедствия. Преодолев минутное колебание, Фюмроль достал ключ.
«Я прошу вас приехать ко мне, — услышал он голос Катру. — И, если возможно, незамедлительно».
Катру принял Фюмроля во внутренних покоях. У него на коленях, сладко зажмурившись, мурлыкала сиамская кошечка.
— Хочу проститься с вами, маркиз, — без всяких предисловий объявил генерал-губернатор. — На днях уезжаю.
— Уже? — попытался изобразить удивление Фюмроль. — Как внезапно.
— Он знал, что маршал еще неделю назад подписал указ о назначении адмирала Жана Деку. — Без вас мне станет еще более одиноко.
— Наконец-то искреннее слово! — Зоркий глаз Катру колюче блеснул, он сделал жест, упреждающий оправдания Фюмроля. — Ради бога, не делайте удивленного лица. В этой дыре всегда все известно заранее. И соболезнований тоже не надо. Я рад, что уезжаю. Можете мне верить.
— Не хочу выглядеть в ваших глазах лицемером. — Фюмроль несколько принужденно развел руками. — Но, как говорят японцы, этикет надо соблюдать даже в дружбе. Притом я действительно огорчен и даже подумываю об отставке.
— Не делайте глупостей. В Виши решат, что вы просто-напросто задумали сбежать к де Голлю.
— Почему бы и нет? — меланхолично спросил Фюмроль. — Впрочем, вы правы, если я надумаю так поступить, то сделаю это тихо. — Он усмехнулся. — А то еще, чего доброго, арестуют.
— Не мне напоминать вам о долге перед Францией, маркиз, — мягко произнес Катру, спуская кошку на пол. — Иди-иди, — пощекотал он ее» за ушком. — Перед настоящей Францией, которая была, есть и будет. Вы меня понимаете? Это для нее вы обязаны любой ценой сохранить Индокитай.
— Полагаете, это возможно?
— Вы, как я вижу, убеждены в обратном. Жаль.
— Не стану скрывать от вас, мой генерал, — признался Фюмроль, вяло помахивая веером, — но я действительно не верю в то, что можно сдержать японцев.
— Тогда зачем вы здесь? — резко спросил Катру.
— И сам не знаю. Я все еще куда-то бегу, бегу и не могу остановиться. А уж если быть до конца откровенным, то меня окончательно доконала весть о том, что мы собираемся передать японской полиции списки каких-то агентов Коминтерна. Клянусь честью, такое уже было, мой генерал, и совсем недавно. Меня мучит не столько сам факт, хотя он достаточно омерзителен, сколько навязчивое осознание того, что так уже было. Мы оба помним, чем закончилось все во Франции, и у нас нет оснований рассчитывать на иной конец тут.
— Откуда вам стало известно? — почти не разжимая обескровленных губ, спросил Катру.
— Это имеет для вас значение?
— Да, имеет. Потому что мне не сообщили о подобном требовании японской стороны… Это Жаламбе вам сказал?
— Нет. — Фюмроль покачал головой. — У меня есть иные источники. Как-никак я послан сюда для связи с японцами.
— Слышал, что они не слишком довольны вашей деятельностью, — переменил тему Катру.
— Вы хотели сказать, бездеятельностью? — Фюмроль качнул фаянсового болванчика, и тот послушно закивал уродливой головой. — Так как же насчет списков, мой генерал? Это правда?
— Решайте сами, раз вы осведомлены много лучше меня.
— Значит, правда. — Фюмроль осторожно положил веер на резной столик, где дымилась чашка ароматного чая с лотосом. В серебряных ажурных розеточках лежало печенье и арахис, поджаренный с солью и сахарной пудрой. — Скажите, мой генерал, — спросил Фюмроль, рассеянно отирая с орешков тонкую шелуху, — зачем мы всякий раз ослабляем себя перед решительной схваткой? Из трусости или по убеждению? Флагу с серпом и молотом над Елисейским дворцом Вейган предпочел свастику. Это мне понятно: он действовал по убеждению. Но здесь, в Индокитае, из которого нас все равно вышвырнут, чего мы так трясемся? Думаете, это хоть чуточку умиротворит японцев? Как бы не так. Я терпеть не могу красных. Еще с раннего детства. Когда слушал рассказы про якобинский террор, про какого-то из моих прапрадедушек, которому отрубили голову, у меня сердце ходило ходуном. Впрочем, это так, инфантильная чепуха… Но у меня действительно нет ни малейшей симпатии к коммунистам. И все-таки мне было бы приятнее увидеть в Париже Тореза — он хоть француз, а не эсэсовец в черной униформе. А уж здесь… — Он пренебрежительно махнул рукой.
— Что здесь? Договаривайте.
— Какая нам польза от того, что японцы арестуют еще несколько тысяч красных в Китае или в Гонконге? Будь моя воля, я под занавес, не задумываясь, вооружил бы вьетнамских большевичков. Уж они бы поддали японцам жару!
— Простите, маркиз, но вы рассуждаете, как дитя. Можно подумать, что с тех пор, как бонна читала вам про Дантона и Робеспьера, прошел месяц-другой, а не тридцать лет. Я тоже был бы готов сражаться рядом с коммунистом-французом против нацистов. Но вы не знаете местных условий, мой друг. Я сменил на посту генерал-губернатора Жюля Бревье, провозгласившего демагогический лозунг «ежедневной чашки риса», и только тем и занимался, что выгребал авгиевы конюшни. Это мне выпала нелегкая участь сражаться с кошмаром, который достался нам в наследство от печальной памяти Народного фронта. Легальная компартия, профсоюзы, забастовки? Для Индокитая это было смерти подобно. Можете верить моему опыту. И я рад, что именно мне удалось раздавить многоголовую гидру.
— Мне трудно что-либо возразить вам, потому что вы действительно долго варились во всей этой кухне, а я всего лишь желторотый неофит. И если бы мы не готовились драпать отсюда, ваши слова, несомненно, произвели бы на меня большое впечатление. А так… Не все ли равно, кто тут останется после нас?
— Далеко не все равно. Я знаю Деку и отдаю себе отчет в том, что сегодня он здесь нужнее меня. Свобода от принципов дает большую свободу маневра. Уверен, что Деку тактикой мелких уступок и долгих проволочек удастся выиграть время и спасти Индокитай для Франции. С японцами можно хоть о чем-то договориться, а коммунисты… — Катру безнадежно махнул рукой. — Они готовы и сами погибнуть и погубить все… Внутри страны Франция не встретила бы никакой оппозиции, никакого сопротивления своему присутствию и протекторату, если бы не компартия. Она насчитывает в своих рядах приблизительно тридцать тысяч членов, людей непреклонных, опасных, слепо верящих в свою доктрину.
Лихорадочно замигав, потухли лампы. Умолк голос диктора в радиоприемнике. Зеленый глазок индикатора остывал в глухой тьме.
