Геннадий Емельянов - Истины на камне
— Гори! Гори шибче!
— Ты бы лег, — сказал Голова.
— Молчи, холодный разум! — Я пошел в пляс, наткнулся на воина и упал, а когда поднялся, с осадком горечи заметил, что планета принимает обыденный вид; солнце уже наполовину вытолкалось из темноты, закрывающей его, звезды гаснут, отдаляясь и холодея, и не прыгают уже по песку сумасшедшие мячики. Я сел рядом со Скалой, прижал ладонь к обожженной щеке и малость пригорюнился; чудеса все-таки случаются нечасто. Может, такое было впервые и никогда не повторится? Может быть…
2Сын Скалы пришел в себя не скоро. Я спросил у него:
— Ты впервые видел звездопад?
— Впервые.
— А слышал о чем-нибудь подобном?
— Да, Пришелец. Слышал.
Скала отвечал скупо и все поглядывал вверх, где теперь в синеве висело худосочное светило. Мой отважный воин трясся как осиновый лист, в его кудрявую голову втемяшилось, что Вездесущий карает нас за ложь. Парень сразу уловил разницу между устной речью и письменной, что написано пером, не вырубишь топором, как говаривали наши уважаемые предки. Наболтать можно все, что угодно.
Вездесущий, он в годах, кое-что запомнит, кое-что и мимо ушей пропустит, а вот когда документ на руках и перед глазами, совсем другой оборот, совсем другие козыри выплясывают! Так примерно рассуждал Скала и показывал на меня пальцем; сверху, мол, прилетел, а тоже не шибко умный. Брат мой стонал и бил себя не жалеючи кулаком по лбу с такой силой, что голова гудела колоколом. Особо же он жалел о том, что мы написали Неизмеримому, что у женщин от любви к знаменитому воину выпадают волосы и крошатся зубы: это, дескать, чистое бахвальство.
— Ты же придумал про волосы и зубы, брат!
— Разве я?
— Забыл?
— Ты придумал! — Скала показал на меня пальцем.
— Ты успокойся, пожалуйста.
Воин неохотно сел, качая головой, он встряхивал плечами, и тонкие его руки болтались вдоль тела как чужие. Скорбь его была искренней и безмерной.
— Хочешь, верну письмо назад, оно ведь еще не долетело до Вездесущего?
— Ты можешь его вернуть, Пришелец?
— Могу.
— Значит, Вездесущий гневался по другому поводу, а? Не письмо его рассердило, Пришелец?
— Нет, конечно.
Скала взял из рук у меня прутик и стал чертить на песке круги. Он задумчиво морщил лоб, вздымал брови, потом заговорил речитативом:
— Живут наверху три брата. Один брат только ест и спит. Это — брат средний. Другой брат мало есть, мало спит и все сердится. Это — брат старший. У третьего брата есть сердце, и он складывает песни. Это — брат младший, и зовут его Цок. Скала нарисовал три кружочка, составляющие, как я понял, созвездие-треугольник, которое так четко светилось давеча. — А еще выше, там, где уже нет ничего и только тьма, есть женщина, и зовут ее Огонь.
Она умеет летать. И когда она летит мимо братьев, она зовет младшего, которого зовут Цок. Женщина Огонь кричит ему: «Берись за мою косу, и мы полетим вместе. Ты будешь меня любить. И я буду тебя любить. Ты выпьешь меня до дна, и я напьюсь тобою. Берись же за мою косу», — «Твоя коса меня обожжет?» — «А ты потерпи и привыкнешь». — «Я потерплю!» — говорит Цок и берется за косу; чтобы лететь, но старший брат не пускает младшего, женщина Огонь проносится мимо, и рассыпаются окрест ее волосы, падают к нам. Цок — спрашивает у старшего брата своего: «Почему ты меня не пускаешь?» «Потому не пускаю, — отвечает старший, — что некому мне будет завидовать и не на кого будет сердиться. Ты же рядом»…
— Кто тебе рассказывал эту историю?
— Я сон видел и голос слышал.
— Когда?
— Сейчас.
— Но ты же не спал?
— А сон видел. И голос слышал.
— Как же так — не спал и сон видел? И голос слышал?
— Так бывает. — Воин рассеянно пожал плечами.
— А ночь почему была средь бела дня? И огонь почему был?
— Младший брат Цок опять схватил женщину, а старший не пустил лететь. Огонь — это волосы, они остались в руке Цока.
— Он так ей прическу подпортит. Старший брат, значит, нехороший?
— Нехороший, Пришелец. Он всегда был нехороший.
— Печально.
— Младший брат теперь плачет.
— Драться надо, не плакать! Мужчине не пристало плакать.
— Старший брат сильный, а у младшего есть сердце, потому он и плачет. Ты разве никогда не плакал, Пришелец?
— Никогда! В детстве если… Не помню.
— Легко живешь. Легко? — Воин смотрел на меня пристально, в глазах его, больших, как у коровы, и бездонно черных, была печаль — тоже бездонно черная. И меня волной вдруг окатила боль, я жалел этого парня, в сущности, беззащитного перед смутным ликом Непознанного. Он дышит потому, что я спас его. Ему повезло. Он еще не верит до конца, что имеет право вести новый отсчет дням под этим непрытким солнышком. Он имеет одно великое преимущество передо мной, потому что в самой глубине существа своего каждый час и каждую минуту чувствует бесценность дара, ниспосланного нам только однажды, дара жить. Этот невежественный абориген, в отличие от меня, знает холод и потому ценит тепло, пищу добывает в поте лица, он ведает настоящий страх и испепеляющую душу ненависть, он зверь, но и человек — он не боится крови, но научился видеть красоту и отделяет добро от зла. В нем — мое прошлое; далекое, скупое, безликое. Мое прошлое застыло на желтых страницах книг и воспринимается как набор весьма любопытных сведений, лишенных пульса и красок. Я возвращен силой обстоятельств к истоку вечной реки. Мне, рожденному возле самого ее устья, суждено теперь брести против течения, и каждый мой шаг будет измеряться тысячелетиями.
— Ты жил легко? — повторил Скала, не отводя от меня глаз.
— Да, легко, — ответил я.
— У вас много еды, Пришелец?
— Много.
— У нас мало. А дети просят еды…
— Понимаю.
— И воинов мало у нас. Мне пора.
— Куда это пора?
— Домой.
— А как тебя примут?
— Они не поверят, что я это я, а не дух мой, возвращенный Неизмеримым. Они не пустят меня в деревню — испугаются. — Скала хитро сощурился и протянул к моему лицу раскрытую ладонь. — Ты им скажешь: «Вездесущий не захотел взять воина, великого воина, добывшего сок Белого Цветка. Вездесущий и Неизмеримый уважает храбрых и дарит им волю. Ты им прочитаешь письмо и прочитаешь ответ».
— Ответа же нет еще?
— Мы его напишем.
И мы сварганили хвастливое, я бы сказал, нагловатое послание, адресованное племени Изгнанных. Вездесущий излагал следующее соображение; взятое нами за основу: дескать, Сын Скалы — непревзойденный воитель, таких воителей на Синей еще не рождалось, и вряд ли родятся. В гвардии Вездесущего таких, как Скала, можно смело утверждать, единицы. Однако юноша совершил еще не все подвиги, так пусть он их совершает во благо и процветание племени и пусть изгнанные вернутся в свою плодородную долину у Большой Воды, пусть найдут там Камень, где записаны Истины. Молодой и отважный воин поведет свой народ к Большой Воде. И когда Сын Скалы совершит все эти подвиги, тогда он будет Великим не только на Синей, но и в гвардии Вездесущего, Неизмеримого и Вечного. И лишь тогда воин будет вознесен на небо, чтобы жить среди звезд. Такова отныне судьба Сына Скалы Непревзойденного, предопределенная свыше раз и навсегда.
