Андрей Саломатов - В будущем году я буду лучше
- А у нас вот такие деньги, - произнес он и достал из кармана три мятых десятки. Базиль скосил глаза на деньги, поставил чашку и взял у Саши купюры.
- Настоящие! - с нескрываемым сладострастием проговорил он. Красивые, черт возьми!
Чрезвычайно довольный произведнным эффектом, Дыболь заулыбался, посмотрел на профессора и его возлюбленную, но те остались равнодушны к экзотическим денежным знакам.
- Хрустят, - лаская бумажки, продолжал владелец гостиницы. - Что вам за них дать, Александр? Не стесняйтесь. Просите, сколько хотите. Между прочим, мои деньги пользуются в городе особым спросом. Вам об этом кто угодно скажет. Можете даже завести свое небольшое дельце - лавчонку купить или кафе. Я помогу.
- Да ладно. Я вон у... - начал Дыболь, и вдруг к своему удивлению обнаружил, что не знает ни имени, ни фамилии хозяина дома. Назвать же его просто профессором или как-то ещё ему предствлялось неудобным.
Помявшись, Саша кивнул в сторону машинки и продолжил: - Я здесь сколько угодно напечатаю. Куда их...
- Напечатаю, - негромко возмутился хозяин дома. - Вы слышали, Розалия? Он напечатает!
- Нахал, - бесстрастно откликнулась Розалия, и Дыболь в который раз покраснел как рак.
Вконец расстроившись, Саша извелек из карманов несколько пестрых бумажек, чудом оставшихся после попойки у Энгельгардта, и припечатал их к столу.
- Вот, - дрожащим голосом проговорил он. - Не буду я печатать. Не беспокойтесь. И эти заберите. Сами же разрешили, а теперь...
- Во, обиделся! - захохотал профессор.
- Выше нос, Александр! - Базиль бесцеремонно хлопнул его по плечу и убрал Сашины десятки в карман. - Профессор пошутил.
- Нет, профессор отнюдь не пошутил, - тихо сказала Розалия. - А вы, Александр, когда говорите, забываете подумать. Ну ничего, я вами займусь серьезно. Дэди, - обратилась она к хозяину дома. - Дайте мне этого молодого человека на перевоспитание. Ну, хотя бы на неделю. Обещаю вам вернуть его в целости и сохранности.
- О, пожалуйста! - слишком горячо воскликнул профессор. - Для вас, Розалия, все, что угодно!
- Хотите у меня погостить, Александр? - спросила трефовая дама у Дыболя. - Не беспокойтесь, ничего делать вам не придется. Для этого у меня есть прислуга. Дом у меня большой. У вас будет своя комната, очень уютная, с видом на центральную площадь. Будете любоваться своим памятником сколько угодно. Согласны?
Быстро прикинув, что с профессором отношения, пусть немного, но испорчены, Саша в знак согласия кивнул головой. Немного унизительной горечи к переезду прибавляло то, что в его присутствии профессор с Розалией говорили о нем, как о какой-нибудь кошке или болонке. Но все же эта женщина, несмотря на высокомерие, чем-то очень приглянулась Дыболю. Чувствовалось в ней что-то от тех сильных, незаурядных личностей, при встрече с которыми рука сама тянется к воображаемому козырьку.
ЧУШЬ
Вызвавшись проводить Розалию с Сашей, владелец гостиницы галантно предложил Дыболю локоть. Помахивая кружевным зантиком, трефовая дама важно вышагивала впереди, а Базиль постоянно теребил Дыболя за рукав, все время шутил и громко смеялся. Шутки его были настолько плоскими и незамысловатыми, что даже Саша, несколько раз хохотнув из вежливости, быстро поскучнел.
- Перестаньте, Базиль, нести чушь, - не оборачиваясь, проговорила Розалия. - Если вы отрабатываете подаренные вам деньги, то напрасно. По-моему, Александр не требовал от вас ничего взамен, когда вы их без спросу сунули в карман. - Розалия замедлила шаг и оказалась между Дыболем и владельцем гостиницы. - Меня всегда поражало, как мужчины часто мучают друг друга благодарностью.
- Я и не мучаю его, - уверенно ответил Базиль. - Александру нравится меня слушать. Правда, Александр?
В ответ Саша промычал что-то невразумительное и неуверенно кивнул вбок.
- Александр вас боится, - сказала Розалия.
- Меня?! - искренне удивился владелец гостиницы. - Вы что,боитесь меня, Алек?
От стыда Дыболь моментально покрылся холодным липким потом. Его недавно открывшаяся способность краснеть измучила Сашу до отчаяния. Дыболь попытался было возмутиться и возразить, но вышло, как часто бывает во сне: хочешь крикнуть и не можешь. Вид у Саши сделался жалким, а бессвязный лепет, который он все же выдавил из себя, лишь подтверждал слова Розалии.
- Да нет... Я просто... Чего мне?
- Вы же у него на глазах убили человека, - не обращая внимания на попытки Дыболя оправдаться, продолжала Розалия.
- Так вы ещё не забыли, Алек? - спросил Базиль. - Ну, дружище! Мало ли что в жизни бывает. К тому же, этот оборванец когда-нибудь все равно умер бы.
- Да не боюсь я никого! - наконец прорвало Сашу.
- Никого? - невозмутимо спросила Розалия.
- Никого, - менее уверенно ответил Дыболь.
- А кого ему бояться? - подхватит владелец гостиницы. - Молодой, здоровый. Ему бы ещё пистолет, пару гранат и коня - все женщины были б его. А, Алек? Женщинам чего надо? Чтоб вид был геройский, полные карманы денег, да руки пошустрее.
- Пошлите, Базиль, - перебила его Розалия.
- Куда? - не понял владелец гостиницы, но, не дождавшись ответа, продолжил: - Пистолет я, так и быть, достану. По старой дружбе. Есть у меня один на примете. Бьет как гранатомет. Мужчина все время должен чувствовать себя мужчиной. Страшно - сунул руку в карман, а он там, тяжеленький. Страх как рукой снимает.
- Вот-вот, - покачала головой Розалия. - Только этому вы и можете научить.
- Вам, женщинам, этого не понять, - развязно ответил Базиль. - Что есть женщина? Кастрюли, утюги, кружева и...
Владелец гостиницы не успел договорить. Изящно приподняв двумя пальцами подол длинного кружевного платья, Розалия красивым ударом ноги отправила оратора в кусты.
- Идите за мной, Александр, - как ни в чем не бывало сказала она. - Мы можем опоздать к ужину.
Трудно передать Сашино состояние в этот момент. Там было много всего: и восхищение, и крайняя степень удивления, и уважение. Было даже немного жалости к Базилю, но она скоро прошла.
ЖАЛОСТЬ
Не надо путать жалость с сочувствием. Сочувствовать можно всему человечеству, а жалеть только самого себя и потраченных денег.
Вообще-то, людям свойственно жалеть друг друга. Посмотрев какой-нибудь индийский фильм, где герой, обливаясь горючими слезами, душит собственного сына, телезритель плачет как ребенок от жалости к обоим. И не из интернациональной солидарности, а от чистого сердца. Но чуть погодя, из-за сущей безделицы, тот же зритель начинает поедом есть домочадцев: пригорели котлеты или тапочки оказались не на том месте. Создается впечатление, что далекий индийский гражданин зрителю дороже самых близких людей. Можно, конечно свалить все на силу искусства, но тогда совсем ерунда получается. Какое же искусство может тягаться с силой жизни? Разве что, искусство жить.
