Роберт Хайнлайн - Достаточно времени для любви, или жизни Лазаруса Лонга
— Нет… или лучше сказать — не думаю. Для этого нет причин, поскольку все трансплантаты, конечно же, изготавливались из вашего собственного клона.
— Значит, это излишне. Если я ничего не подхватил в том клоповнике, почему я должен заразиться здесь? Я вообще ничего не подхватываю. Мне приходилось работать врачом во время эпидемий. Не удивляйся, медицина — одна из пятидесяти моих специальностей. Это было на Ормузде. Какой-то неведомый мор, заболевали все поголовно, двадцать восемь процентов умирало. Только у вашего покорного слуги не было даже насморка. Так что скажи им — нет, ты захочешь сделать это через директора клиники, ибо нарушение субординации нарушает моральный дух — впрочем, черта ли мне в нормальном функционировании организации, куда меня приволокли против моего желания. Скажи директору: если ему угодно, чтобы за мной ходили няньки, то пусть будут одеты, как няньки. Точнее — как люди. Айра, если ты хочешь, чтобы я обнаружил желание сотрудничать с тобой, начнем с того, что и ты проявишь намерение сотрудничать со мной. Иначе я голыми руками скручу им шлемы.
— Лазарус, я переговорю с директором.
— Хорошо, а теперь пообедаем. Но сперва выпьем — а если директор будет возражать, скажи ему, что тогда меня придется кормить силой и еще неизвестно, в чье горло затолкают эту трубку. Я не желаю, чтобы моими вкусами пренебрегали. А на этой планете не найдется настоящего виски? В прошлый раз, когда я здесь был, не нашлось.
— Здешнее виски лучше не пить, я предпочитаю местное бренди.
— Отлично. Мне бренди и содовой, лучшего не придумаешь. Бренди «Манхэттен», если кто-нибудь еще знает, что это такое.
— Я знаю, старинные напитки мне нравятся, я кое-что узнал о них, когда изучал вашу жизнь.
— Отлично. Тогда закажи нам выпивку и обед, а я послушаю. Посмотрю, сколько слов удастся узнать. Кажется, память возвращается понемногу.
Везерел заговорил с одним из техников, но Лазарус перебил его:
— Сладкого вермута на одну треть бокала, а не на половину.
— Так. Значит, вы меня поняли?
— В основном. Индоевропейские корни, упрощенные синтаксис и грамматика — я начинаю кое-что вспоминать. Черт побери, когда человеку приходится знать столько языков, сколько мне, нетрудно и ошибиться. Но все возвращается понемногу.
Заказ исполнили быстро, можно было подумать, что блюда для старейшего и исполняющего обязанности подготовили заранее.
Везерел поднял бокал.
— За долгую жизнь!
— Не дай бог, — буркнул Лазарус, пригубил — и скривился. — Тьфу! Кошачья моча. Но алкоголь есть. — Он снова сделал глоток. — А все-таки лучше, когда обжигает язык. Итак, Айра, мы долго проговорили. Так каковы же истинные причины, заставившие тебя лишить меня заслуженного отдыха?
— Лазарус, мы нуждаемся в вашей мудрости.
Прелюдия: II
Лазарус взглянул на него с ужасом.
— Что ты сказал?
— Я сказал, — повторил Айра Везерел, — что мы нуждаемся в вашей мудрости, сэр. Нуждаемся.
— А я уж подумал, что попал вновь в один из предсмертных кошмаров. Сынок, ты ошибся дверью. Поищи на той стороне коридора.
Везерел покачал головой.
— Нет, сэр. Конечно, я могу и не употреблять слова «мудрость», если оно задевает вас. Но мы должны изучить ваши познания. Вы в два раза старше следующего за вами по возрасту члена Семей. Вы бывали повсюду, видели больше, чем кто бы то ни было. Безусловно, вы знаете больше любого другого человека. Вы должны знать, почему мы до сих пор совершаем те же самые ошибки, что и наши предки. И для нас будет огромной потерей, если вы поторопите смерть, не уделив нам времени, чтобы поделиться с нами вашими познаниями.
Лазарус нахмурился и закусил губу.
— Сынок, к числу тех немногих вещей, которые мне удалось постичь, относится и следующий факт — люди редко учатся на опыте других. Обычно они учатся — что вообще делают редко — на собственных ошибках.
— Уже одно подобное утверждение стоит многого.
— Хм-м! Оно ничему не учит и не научит. Айра, возраст не приносит мудрости. Часто он просто преобразует простую глупость в напыщенный самообман. Единственное преимущество, которое дает он — восприятие перемены. Для молодого человека мир — недвижная, застывшая картинка. Старику же перемены, перемены и перемены так намозолили глаза, что он понимает — мир меняется, картинка движется. Может быть, ему это не нравится — скорее всего не нравится, как и мне, — но он знает, что мир изменяется и таким образом делает первый шаг, чтобы совладать с ним.
— Могу ли я поместить в открытую запись эти слова?
— Ха! Это не мудрость — это клише. Очевидная истина. С этим не будет спорить и дурак.
— Но ваше имя, старейший, придаст этим словам больше веса.
— Делай как хочешь, особой мудрости в них нет. Но если ты думаешь, что я лицезрел лик Господень, подумай еще раз. Я даже не смог разобраться в том, как функционирует Вселенная. Чтобы сформулировать основные вопросы о сути этого мира, нужно стать рядом с ним, вне его, и поглядеть со стороны. Не изнутри. И ни две тысячи лет, ни двадцать две ничего не дадут. Вот когда человек умрет — он может избавиться от локальной перспективы и воспринять, мироздание в общем.
— Значит, вы верите в загробную жизнь?
— Не тарахти! Я не верю ни во что. Но кое-что знаю, — сущие пустяки, а не девять миллиардов имен Бога — по своему опыту. Но веры у меня нет, она преграждает путь познанию.
— Вот это нам и нужно, Лазарус, ваши познания — хоть вы считаете их ерундой, пустяками. Разрешите мне сделать следующее предположение: человек, просто проживший два тысячелетия, неминуемо должен был познать многое. Иначе он просто не дожил бы до таких лет. Это неизбежно уже потому, что мы живем много дольше, чем наши предки. Люди умирают, в основном, насильственным образом. Дорожные происшествия, убийства, звери, спорт, ошибки летчиков… что-то скользкое, подвернувшееся под ногу — все собирает свой урожай. Но вы жили отнюдь не тихо и безмятежно — и тем не менее избежали всех опасностей, выпадавших на вашу долю за двадцать три столетия. Как? Нельзя же такое объяснить просто удачей.
— А почему бы и нет? Айра, случаются и самые невероятные вещи, попробуй представить себе нечто более невозможное, чем младенец. Но это правда — я действительно всегда смотрел себе под ноги и не вступал в схватку, если ее можно было избежать… а когда уклониться не удавалось, я прибегал к подлым уловкам. Если я вступал в бой — то лишь отдавая себе отчет в том, что умереть должен враг, а не я. Так я поступал. Тут дело не в удаче. Во всяком случае не только в удаче. — Лазарус задумчиво поморгал. — Я никогда не плевал против ветра. Однажды меня собралась линчевать целая толпа. Я не стал никого переубеждать, а просто немедленно смазал пятки и никогда больше не возвращался в те края.
