Джон Пристли - Время и семья Конвей
Кей (с оттенком усталости). Ну, хорошо. Но раз мы обе здесь, постараемся провести время получше.
Алан. Да, разумеется.
Мэдж. Джоан здесь. Я надеюсь, что Робин не вздумает тоже появиться. Тебе, кажется, не пришлось еще испытать этого, Кей. Я однажды была свидетельницей их неожиданной встречи здесь: Робин - полупьяный, готовый всех оскорбить, Джоан - в слезах, недовольная. Оба они во всех деталях обсуждали самые неприятные подробности своей частной жизни... Нет, это не такой опыт, который я хотела бы повторить.
Кей (улыбаясь, но, по существу, серьезно). Я не могу порицать тебя, Мэдж. Но будь, ради бога, сегодня человечной! Ты сейчас не выступаешь перед общим собранием в Коллингфилде. Вот твой милый брат Алан. Я - твоя милая сестра Кей. Мы знаем о тебе все...
Мэдж. Вот в этом как раз вы ошибаетесь! Вы почти ничего обо мне не знаете, вы все. Жизнь, которой вы не видите - называйте ее общим собранием в Коллингфилде, если это вас забавляет, - это моя настоящая жизнь. Она представляет подлинную меня, какова я сейчас, а то, что помните вы с Аланом и мать - и уж поверь, что мать не забыла ни одной смешной или нелепой мелочи, - все это давно не имеет ни малейшего значения.
Кей. Мне не хотелось бы думать так, Мэдж.
Алан (робко, серьезно). И это ведь неправда. В самом деле неправда. Потому что... (Колеблется и теряется.)
Мэдж. Я слышала, как ты излагал свои необыкновенные взгляды, Алан, последний раз, что я была здесь. Я даже обсуждала их с Херриксон - это наша старшая математичка, блестящая женщина, - и она разбила их самым основательным образом.
Кей (желая его подбодрить). Расскажи мне об этом, Алан, потом, если будет время. Мы не дадим себя попирать всяким мисс Как-их-там-зовут. И нам не важно, что они такие блестящие. Правда ведь, Алан?
Алан усмехается и потирает руки.
Мэдж (сознательно меняет тему разговора). Я надеюсь, ты занимаешься еще чем-нибудь другим, Кей, кроме этой дешевой журналистики? Начала ты писать новую книгу?
Кей. Нет.
Мэдж. Очень жаль, не правда ли?
Кей (после паузы, пристально глядя на нее). Как обстоят твои дела, Мэдж? Строишь ли ты Новый Иерусалим в нашей старой Англии?
Мэдж. Возможно, и нет. Но я стараюсь вложить некоторое знание истории и немного разумения в головы ста пятидесяти девочек из мелкобуржуазных семей. Это тяжелый и полезный труд. Во всяком случае, это работа, которой нечего стыдиться.
Кей (пристально глядя на нее, очень спокойно). Тогда почему же ты стыдишься?
Мэдж (поспешно, громко). Я не стыжусь.
Входит Хейзел, только что пришедшая. Она очень хорошо одета, гораздо лучше всех остальных, и не утеряла былой красоты, но в ней ощущается что-то заметно приниженное, боязливое.
Хейзел. Хэлло, Мэдж! (Замечает Кей.) Кей! (Целует ее.)
Кей. Хейзел, дорогая, ты с каждым разом становишься все великолепнее!
Хейзел (охорашиваясь). Тебе нравится?
Кей. Да... И ты, конечно, достала это не в Ньюлингхеме. У Бон-Марше. Помнишь, как мы когда-то думали, что Бон-Марше - верх совершенства?
Хейзел (оживляясь при этих словах). Да, а теперь они кажутся отвратительными. Не правда ли, хорошо? (Понимает, что выдала себя, поспешно.) Что, Джоан здесь?
Алан. Да. Она наверху с мамой. А Эрнест придет сегодня?
Хейзел (неуверенно). Я... право... не знаю.
Мэдж. Я думала, это решено, что он придет. Мама в том уверена. По-моему, она рассчитывает на него.
Хейзел (поспешно). Вот это напрасно! Я уже говорила ей. Я даже не знаю, будет ли он вообще здесь сегодня.
Мэдж (расстроенная). Но ведь это же смешно! Нам говорят, что положение отчаянное. Кей и я - мы должны бросать нашу работу, мчаться за тридевять земель, не думать ни о чем другом, а теперь ты даже не знаешь, соблаговолит ли твой супруг перейти дорогу, чтобы прийти сюда.
Хейзел. Но ты же знаешь Эрнеста? Он сказал, что, может быть, придет. Я спросила его еще раз сегодня за завтраком... и он сказал, что не знает... и я не захотела...
Мэдж (резко обрывает ее). Не захотела! Скажи лучше - не посмела. Этот жалкий коротышка...
Хейзел. Мэдж! Замолчи, пожалуйста!
Мэдж смотрит на нее с презрением и отходит. У Хейэел очень несчастный вид.
Кей. Как дети?
Хейзел. Питер опять простудился... бедный крошка... он всегда простужается. С Маргарет все в порядке. С ней никогда ничего не бывает. Ты знаешь, она учится балетным танцам, и учитель говорит, что она изумительна для своего возраста. О, ты забыла ее последний день рождения, Кей! Бедная девочка была так расстроена.
Кей. Извини меня, пожалуйста! Скажи ей, что я искуплю свою ошибку на рождество. Я, наверно, уезжала куда-нибудь по делам.
Хейзел (с жаром). Я читала твою статью о Глирне Фосс... знаешь, ту, около трех месяцев тому назад... когда она приехала из Голливуда. Она действительно говорила тебе все это, Кей, или ты сама придумала?
Кей. Кое-что она говорила. Остальное я сама придумала.
Хейзел (с жаром). А говорила она что-нибудь о Лео Фробишере? Знаешь, о своем муже, они еще только что развелись тогда с ним?
Кей. Говорила, но я этого не напечатала.
Хейзел (снедаемая любопытством). Что она сказала?
Кей. Она сказала (подражает американскому говору весьма дурного пошиба): "Держу пари, что этот мой недоделанный отставной муженек-актеришка вывалится и из следующей лодочки". (Обыкновенным голосом, сухо.) Тебе она понравилась бы, Хейзел. Она очаровательная малютка.
Хейзел. Это звучит ужасно, но я полагаю, что нельзя судить о них по тому, как они говорят, употребляя все эти жаргонные словечки. И я знаю, Кей, что ты не считаешь себя особенно счастливой...
Кей. Как сказать... Порой, когда я вспоминаю, что приходится переносить женщинам, большинству женщин во всем мире, я не только думаю - я знаю, что я счастливица. Но обычно - обычно я чувствую себя совсем не в ладах со счастьем.
Хейзел. Вот об этом-то я и говорю - я уж знаю. Но все же счастлива встречаешься со всем этим народом, живешь в Лондоне и все такое. А я застряла в Ньюлингхеме, - как я ненавижу этот город, он становится все хуже и хуже. Правда, Алан? Хотя ты, наверно, не замечаешь.
Алан. По-моему, он все такой же... Может быть, мы становимся худее вот и все.
Хейзел (смотрит на него каким-то безразличным взглядом). Кто-то мне только на днях говорил, каким тебя считают чудаком, Алан. И ты на самом деле чудак, правда? Я хочу сказать, что ты как-то не беспокоишься обо всем, как большинство людей. Я часто думаю - счастлив ты или тебе просто скучно? Я вообще часто задумываюсь о людях... (Кей.) А ты тоже? Хотя, наверно, теперь, когда ты такая умная и писательница, и все такое, ты знаешь о них все. А я - нет. Я совсем не умею судить людей по их внешности. У нас была горничная, знаешь - Джесси, и она казалась мне таким веселым созданьицем, всегда улыбалась и напевала. Эрнест обычно очень на нее сердился. Она в самом деле была уж чересчур веселой. А потом вдруг проглотила сразу двадцать таблеток аспирина, нам пришлось вызвать доктора и все такое, и она сказала, что это просто потому, что она больше не могла вынести - ей все осточертело. Ну разве это не странно?
