Георгий Мартынов - Встреча через века
Волгин был образованным человеком и всю жизнь прожил в больших городах, где сосредотачивалась наука и техника его вена. Но в сравнения с окружающими его теперь людьми он был человеком отсталым и, в сущности, неграмотным. Понять, например, действие телеофа было ему так же трудно, как в двадцатом веке человеку из дебрей Южной Америки понять действие телевизора.
Волгин понимал это или думал, что понимает, и не требовал объяснений, которых никто не мог дать ему. Он считал, что дело во времени. Он будет учиться с самого начала и постепенно все поймет. Это казалось ему очевидным и не вызывало никаких сомнений.
К счастью для него.
Приступать к занятиям сейчас не было времени. Его ждали совсем другие "уроки": надо было изучать жизнь современного общества. И эта "наука" казалась ему более важной и более нужной.
Так получилось само собой, и это опять-таки было великим счастьем для Волгина, хотя он сам не сознавал еще всей важности и спасительности этого факта.
Горькое разочарование, неизбежное в будущем, еще не наступило.
Было удивительно, что Мунций, несмотря на весь свой богатый жизненный опыт, до сих пор не понял, что для Волгина наука тридцать девятого века была недоступна, и искренне уверял его, что дело только во времени и в нем самом. Но для Люция и Ио все стало давно ясным. И они с тревогой думали о том времени, когда Волгин поймет свое положение, осознает, что обречен навсегда остаться в стороне от жизни, ставшей ему современной, и вынужден будет ограничиться ролью пассивного наблюдателя.
Им самим такое положение было бы непереносимо. Как отнесется к нему Волгин? Не станет ли это большей трагедией, чем та, которой они опасались перед оживлением Волгина? Не здесь ли таилась опасность одиночества, о которой так настойчиво предупреждал их Мунций?
Они с ужасом думали, что старый историк может оказаться прав в конечном итоге и горячо любимый ими Дмитрий Волгин окажется лицом к лицу с жестокой трагедией. И они несказанно обрадовались, когда узнали, что Волгин изменил свое первоначальное решение войти в мир только после окончания "образования" и решил осмотреть Землю и познакомиться с людьми. Благотворное влияние такого знакомства новые и сильные впечатления должны были ослабить предстоящий удар. И уже сейчас Ио и Люций обдумывали, чем занять Волгина после его возвращения, куда и как направить его внимание, чтобы отвлечь от мысли вернуться к книгам. Хотя бы на несколько лет, дальше будет легче.
В глубине души они лелеяли надежду, что Волгин так и останется в неведении.
Но здесь они ошибались.
Волгин часто думал о своем будущем. От Люция он знал, что проживет очень долго. Не так долго, как живут сейчас другие люди, но все же значительно дольше, чем он мог прожить в первой жизни. И вопрос, чем заполнить эту жизнь, беспокоил его постоянно. Он всегда был человеком деятельным и был уверен в том, что эти свойства его характера вернутся к нему, когда он привыкнет ко всему, что его окружало.
Что же он будет делать тогда?
Профессии юриста не существовало на Земле. Надо было приобрести новую. А для этого был один путь - учиться, и Волгин твердо решил приступить к учению как можно скорей. Как только вернется домой из кругосветного путешествия.
Стоять в стороне и быть только созерцателем жизни, не принося никакой пользы людям, было для него совершенно невозможным.
Он хотел жить полной жизнью, такой же, какой жили его новые современники.
Он хотел посвятить себя творческому труду, еще не представляя себе с полной ясностью глубину пропасти, которую намеревался преодолеть. Ему еще казалось, что разница между его прежним веком и нынешним только количественная; люди больше знают и больше умеют. Изменений качественных он не принимал во внимание.
В прежней жизни коммунист Волгин изучал труды классиков марксизма-ленинизма и знал основные черты будущего коммунистического общества на Земле. Он понимал, что любой труд при коммунизме является трудом творческим и что человек, чем бы он ни занимался, приносит равную пользу людям. Но сложный и длительный процесс постепенного изменения психологии людей и их отношения к труду прошел мимо него. Его психика оставалась психикой человека двадцатого века. И понимание ценности того или иного труда было на том же уровне, как и прежде.
Человек тридцать девятого века мог всю жизнь заниматься наиболее простым трудом, не требующим больших способностей, испытывая творческое наслаждение и получая полное удовлетворение от сознания приносимой пользы. Мысль, что один труд более ценен, чем другой, не могла прийти ему в голову. Каждое дело, которым он занимался, было одинаково ценным и одинаково полезным.
Люди давно забыли об оплате труда в зависимости от его качества. Уже полторы тысячи лет на Земле не существовало никаких денег или иных "эквивалентов" человеческого труда. Чем бы ни занимался человек, он получал от общества все, что было ему нужно. Так .происходило из века в век, и люди перестали замечать какую-либо разницу в исполняемой работе. Член Верховного Совета науки и рядовой раскопщик археологической экспедиции, выдающийся инженер и строитель нового дома ничем не отличались друг от друга в смысле "оплаты" своего труда. Каждый имел право на все, что производилось силами всего общества.
Из поколения в поколение люди привыкали к такому положению вещей, оно казалось им естественным и единственно возможным. Иные отношения между людьми, о которых говорили им учителя в период начального обучения, воспринимались ими так же, как в двадцатом веке воспринимались отношения людей в Древнем Египте, или еще раньше. Они понимали возможность таких отношений, но только теоретически.
И психология людей тридцать девятого века имела мало общего с психологией людей двадцатого. Для них вопрос, мучивший Волгина - какую профессию выбрать, - звучал как бессмыслица. Человек должен заниматься тем, что ему нравится, тем, что ему по душе. А чем именно, абсолютно все равно.
Но Волгин думал иначе. Пойти на завод, стать к простейшему станку, исполнять почти автоматическую работу, не требующую от человека творческой (с его точки зрения) мысли, не казалось ему позорным: он привык уважать любой труд , - но просто несовместимым с его исключительным положением в мире. Он думал, что достоинство и честь века, который он представлял здесь, в новом мире, требуют от него чего-то другого, чем быть незаметным винтиком общей машины. Подсознательно он хотел доказать, что человек двадцатого века способен ко всему, что могли делать люди теперь.
Архимед был великим, гениальным ученым, но, очутившись в двадцатом веке, не смог бы стать даже учителем физики в начальной школе. Ньютон показался бы в тридцать девятом веке неучем.
